В споре с Толстым. На весах жизни - [4]

В главе «Мужчина и женщина», как, впрочем, и в других вопросах, Булгаков признает, что отстаивает психофизическую, а не духовную и не материальную только точки зрения на сущность отношений между мужчиной и женщиной.

«Брак великое дело, – говорит Булгаков. – Брак рождается из любви. Любовь – это огонь, зажигаемый небесными сферами в душе человека, это – главное выражение всей его духовно-материальной сущности. Высшая ступень, на которую человек поднимается в жизни. Основная жизненная задача. Источник воли и счастья. Победа над эгоизмом и себялюбием»¹¹.

Булгаков утверждает, что любви только духовной и любви только плотской не бывает. Существо человеческое – едино. Любовь – целостное его выражение. Поэтому оба его элемента – и духовный, и плотский – в ней соприсутствуют.

Булгаков настаивает, что «физическое общение является естественным завершением глубокого чувства любви. Это – последняя мыслимая интимность в отношениях любящих, акт исчерпывающего доверия, теснейшего сближения, взаимного проникновения не только физического, но и душевного, когда ты превращается в я, когда два я сливаются в одно. Это – кульминационный пункт, апогей любви, венчающий ее, доставляющий высшее счастье любящим. И не чувственная сторона здесь – главное, а именно этот пафос взаимности, это сознание полного слияния, последней близости с любимым существом»¹².

Булгаков считает, что Л. Н. Толстому удалось в 1890-е и 1900-е годы и своими религиозно-философскими и моральными сочинениями, и нашумевшей в те годы повестью «Крейцерова соната» привлечь особое внимание общества к вопросам взаимоотношения полов, брака и целомудрия. «Поразило главное, что прославленный писатель заявил себя противником всякого полового общения между мужчиной и женщиной и защитником полного целомудрия». Булгаков спорит с доводами Толстого. Разбирая «Крейцерову сонату», он не видит в ней «сокрушающего удара по положительной оценке брака и половой жизни вообще. В этой повести дан совершенно конкретный, индивидуальный, отдельный случай испорченного с детства, в высшей степени неуравновешенного в нервном отношении и развращенного мужчины, Позднышева, человека, лишенного не только духовного взгляда на жизнь, но и вообще каких бы то ни было признаков того или иного устойчивого, самостоятельного миросозерцания»¹³.

Булгаков продолжает спорить с Толстым в остальных главах своего эссе. В пятой главе – с отрицанием Толстым науки и искусства, основываясь на анализе толстовского отношения к пьесам Шекспира, в частности, к драме «Король Лир», а также к Чехову и к некоторым аспектам музыки и архитектуры.

В главе «Государство» Булгаков спорит со взглядами Толстого о ненужности государства. Полагает, что людская злая стихия должна обуздываться государством. «Анархистам следует считаться с истиной, отмеченной еще Вл. Соловьевым и гласящей, что государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад. Вот чего не учитывал я в своей молодости, идя за Л. Н. Толстым»¹⁴.

Булгаков выражает восхищение советским государством: вся глава посвящена преимуществам социалистической системы. Конечно, тут, с одной стороны, уступка идеологии того времени, но с другой – искреннее чувство к стремительно развивавшейся послевоенной России. Говоря о бедности крестьян в Ясной Поляне, Булгаков вспоминает, как Масарик, будучи в гостях у Толстого, зашел в крестьянскую избу и при виде крайней нищеты заплакал. В этой нищете Булгаков винит толстовское мировоззрение, не требовавшее «действий».

В предпоследней главе «Summum bonum», посвященной вопросу о счастье, Булгаков снова возвращается к Толстому. «Для того, чтобы наверное быть счастливым, – говорит Л. Н. Толстой, – надо только одно: люби, люби всех – и добрых, и злых. Люби не переставая, и не переставая будешь счастлив».

Булгаков удивляется этому убеждению, что человеку больше ничего не надо. Что довольно любви ко всем, и добрым, и злым, для постоянного, не перестающего счастья. Он цитирует Толстого: «Мы не знаем и не можем знать, для чего мы живем. И потому нельзя бы было нам знать, что нам делать и чего не делать, если бы у нас не было желания блага. Это желание верно указывает нам, что надо делать, если только мы понимаем свою жизнь не как животное, а как душу в теле (подчеркнуто мною. – В. Б.). И это самое благо, какого желает наша душа, и дано нам в любви»¹⁵.

«Таким образом, – продолжает Булгаков – мы видим, что высшее благо или счастье, заключающееся в любви ко всем, возможно при одном условии: если мы понимаем свою жизнь не как животное, т. е. если мы игнорируем требования своего тела, или если понимаем жизнь как “душу в теле”, но при этом опять-таки отталкивая, как ненужное или даже враждебное начало, наше тело и отдавая все внимание своему духовному существу, душе. Иначе говоря, в этом, основном воззрении Л. Н. Толстого на сущность “высшего блага” или счастья торжествует опять-таки спиритуализм и не подарено ни одного сочувствующего или снисходительного взгляда половине нашего “я”, нашему телесному существу»