В спецслужбах трех государств - [262]

Я знал Алексея Казанника, народного депутата СССР, преподававшего в Омском госуниверситете вместе с моим однокурсником Альбертом Петелиным, тогда деканом юридического факультета. Я высказал свое мнение, что на такой государственной должности генеральный прокурор страны должен иметь опыт практической работы в системе прокуратуры, владеть особенностями ее многогранной деятельности. Я считал себя воспитанником прокуратуры, прекрасно понимал ее исключительное значение в государственном механизме управления и власти. В период своей служебной деятельности мне посчастливилось наблюдать нескольких генеральных прокуроров: Р. Руденко, А. Рекункова, В. Степанкова, Ю. Скуратова. Во время работы в центральном аппарате КГБ как-то довелось докладывать материалы на эмиссара зарубежного центра ОУН легендарному Руденко, получить у него санкцию на арест этого иностранца. Немолодой и грузный генеральный прокурор, главный обвинитель от СССР на Нюрнбергском процессе над главарями фашизма, в кратком разговоре поинтересовался моей украинской фамилией. Я рассказал о себе, добавив, что мама имела родовую фамилию Руденко. Он тепло пожелал мне дальнейших успехов в жизни и службе. Два прокурорских звания — юрист III и II классов — мне присваивались приказами за его подписью.

C известным генеральным прокурором СССР А. Рекунковым сидел рядом на заседаниях Верховного совета СССР: мы были депутатами от Ворошиловградской области Украины. О судьбе Рекункова в постсоветский период я узнал из книги заместителя генпрокурора Олега Гайданова, который на улице случайно встретил старика, тихо бредущего с двумя пакетами молока в авоське советского образца. «Вот, — показывает авоську, — за молоком ходил. Понимаешь, в свой магазин зашел, так у нас там молоко дорогое. Тут рядом, на Бронной, гораздо дешевле». Государственный человек Рекунков, боевой участник войны, яркая личность, который воспитал не одно поколение прокурорских работников страны, в возрасте семидесяти лет ищет пакет молока подешевле. «Что же у нас за страна? Что за люди?» — с горечью разделяю возмущение Гайданова.

Возвращаясь к разговору у Ельцина, я высказал мнение, что Казанник может быть успешным министром юстиции, эта должность в те дни оставалась вакантной. Хочу быть правильно понятым: я не был против него — порядочного, честного, открытого, смелого. Просто я всегда высоко ценил значимость статуса генпрокурора государства.

Казанник был назначен Президентом на должность генерального прокурора России. Я не мог предугадать, что в тяжелый период истории страны я разделю с ним одинаковую судьбу.

Казанник, независимый, не погрязший в коррупции и сомнительных связях, полагал, что Ельцин действительно стоит на позициях закона и болеет за государственные интересы. Но реальность резко разошлась с его предположениями. «Я понял, что ошибался, но прозрение далось тяжело. Как только я стал генеральным прокурором, начались попытки вмешательства в деятельность прокуратуры. Президент лично присылал резолюции, где было написано: такого-то прокурора немедленно убрать и срочно доложить. Ни одну из них я не исполнил. Служить надо было закону, а не Ельцину, а это большая разница».

На самом деле Ельцин возвратил старый долг Казаннику. Когда на Съезде народных депутатов шло формирование постоянно действующего Верховного совета СССР, то Ельцин, гонимый в то время, не был избран в его состав. Тогда Казанник совершает непредсказуемый для депутата поступок: он демонстративно передает свое место и мандат члена Верховного совета в пользу Ельцина. Страна в прямой телепередаче со съезда увидела этот необычный шаг Казанника. Кто-то воспринял его с восхищением, кто-то с осуждением. Но страна запомнила неординарного депутата, уступившего свое место другому.

25 февраля 1994 года Государственная дума объявила амнистию участникам событий августа 1991 и октября 1993 годов в целях «национального примирения, достижения гражданского мира и согласия». Все обвиняемые подпадали под действие принятого закона об амнистии. На применение акта амнистии требовалось личное согласие подследственных лиц. Амнистия — это не оправдание от предъявляемых обвинений в совершении уголовно-наказуемых действий. Акт амнистии арестованных государственных деятелей — членов ГКЧП и «защитников» Белого дома — можно расценивать по-разному: соглашаться, возмущаться, критиковать как с политической, так и правовой стороны. Но важно то, что в тех исключительно сложных условиях милосердие закона касалось судеб конкретных лиц и сочеталось с меморандумом о согласии, приоткрывавшим путь к национальному примирению правых и левых сил, всего общества.

Выполнение требований закона об амнистии встретило жесткое сопровождение со стороны президентских структур власти. Уголовное производство в отношении членов ГКЧП и арестованных после октябрьских событий 1993 года должностных лиц велось специальной группой Генпрокуратуры. В расследовании дела участвовало до 30 наших оперативных работников. Из ближайшего окружения Ельцина, Администрации Президента (Филатов) и даже Службы охраны (Коржаков) исходило недовольство думским решением, предпринимались попытки повлиять на руководство прокуратуры и силовых ведомств. Со ссылками на указания Президента они требовали любыми путями не выпускать из следственных изоляторов содержащихся под арестом узников событий августа 1991 и октября 1993 годов. От некоторых шли интеллигентные советы на время потерять ключи от тюремных камер, ибо Президент готовится снова разогнать прокоммунистическую Думу. Мой ответ был таков: «Следственный изолятор «Лефортово» не колхозный амбар, где можно потерять ключи. В него входят и выходят с печатью прокурора или суда, а не руководства спецслужбы». Я объяснил высокопоставленному чиновнику из Администрации Президента, что «Лефортово» передан из ФСК в подчинение другому правоохранительному органу, пусть туда и обращается. Последовала быстрая необычная реакция. Спустя несколько часов из Администрации поступил срочный пакет, в котором, к удивлению, я обнаружил президентское решение об обратном возврате «Лефортово» в подчинение ФСК. Но ведь это не соответствовало принятому Положению о ФСК! Службе контрразведки запрещалось проводить процессуальное расследование и, соответственно, иметь следственные изоляторы!