В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты - [25]

Мне вспоминается один случай, который особенно ярко характеризует то тяжелое время. За три дня до смерти моя больная сестра выразила желание поесть какой-нибудь птицы. Моя старушка-мать, которая понимала отчаянное положение дочери, хотела достать во что бы то ни стало курицу или голубя и отправилась в сильный мороз пешком на отдаленный Сухарев рынок.

Этот рынок, занимавший громадную площадь с многочисленными боковыми улицами, которые на него выходили, был издавна самым большим толкучим рынком Москвы; здесь продавались все товары, какие только можно было себе вообразить. Картина, представлявшаяся здесь, была — только в более широком масштабе — та же, что можно видеть и на Marché des Puces близ Porte de Clignancourt в Париже, на Rastro в Мадриде и на Petticoat Lane в Лондоне. Крестьяне, рабочие и мещане покупали там все, что им было нужно для хозяйства и для дома. Коллекционеры находили там среди всякого хлама очень ценные книги, картины и старинные вещи. Воры и укрыватели краденого сбывали там ворованное добро. Бедняки находили нужную им одежду, стоптанные сапоги и старое пальто. В Москве был еще один, подобный этому, рынок, но худшего сорта, Хитров рынок, на котором предлагались товары и продукты, не имевшие сбыта ни в каком другом месте. Покупателями Хитрова рынка были уже беднейшие из бедных и скрывающиеся от дневного света подонки большого города.

Уголовная полиция уж с давних времен в поисках за каким-нибудь преступником устраивала облавы на Сухаревой и Хитровом рынках, а также в прилегающих пивных и закусочных. В конце 1918 г. советское правительство начало беспощадную борьбу против всех торговцев съестными продуктами, в особенности против «мешочников», т. е. людей, которые из большого города ездили в деревню, меняли там какие-нибудь предметы домашнего обихода, мануфактуру или одежду на мешок муки и с этой мукой возвращались в город. Солдаты окружали рынки, арестовывали или задерживали торговцев, а съестные припасы подвергали конфискации.

Моя мать как раз находилась на Сухаревом рынке и после долгих поисков нашла и купила курицу. С завернутой курицей в руках она стремилась пробиться через человеческую гущу, которая запрудила рынок, как вдруг началось какое-то движение, со всех сторон раздались крики, в воздухе послышались резкие свистки: рынок со всех сторон был оцеплен солдатами. В отчаянии моя мать бросилась к одной из боковых улиц и хотела бежать домой. Стоявший там на посту солдат не пропустил ее и оттолкнул назад. Моя мать, которая знала по-русски весьма мало и поэтому объяснялась лишь с большим трудом, повторяла со слезами: «Моя дочь умирает, пропусти меня!» Солдат вырвал у нее сверток из рук и, увидев, что там курица, не хотел ее отдавать. С рыданиями моя мать кричала: «Моя дочь умирает, это для моей дочери!» Солдат был тронут и проворчал: «Ну, ну, старуха, проходи, проходи, беги к дочери! Только вперед не попадайся, а то еще в тюрьму угодишь!»

Когда я с вокзала поспешил к родителям, моей сестры уже не было в живых. Погребение состоялось в пятницу, 8 февраля 1919 г., в 9 ч. утра. Это была самая безнадежная, отчаянная картина, которую только можно было себе представить. Жалкая похоронная колесница была запряжена такими истощенными, худыми конями, из которых один был гнедой, а другой вороной, что при всем трагизме положения нельзя было удержаться от искаженной улыбки. Не было и речи о черной попоне для лошадей. Сопровождающие похоронную колесницу служащие спешили, им предстояло еще перевозить много покойников в этот день, поэтому колесница была пущена такой рысью, что похоронное шествие не могло за нею следовать. Расстояние между колесницей и шествием все росло, и, наконец, можно было видеть ее только издали, направляющуюся скорым ходом к кладбищу, которое находилось уже за московской заставой. Похоронное шествие рассеялось, и только самые близкие на трех санях доехали до кладбища.

Лишь с большим трудом удалось добиться того, чтобы моя сестра была похоронена в тот же день до наступления темноты. Иначе ей пришлось бы лежать до понедельника в покойницкой, так как по субботам и воскресеньям могильщики не работали.

Глава десятая Самоубийца

Я знал Гуго Т. очень хорошо[9]. Он был младшим братом моего лучшего школьного товарища. Это был скромный, добросовестный, вполне надежный человек; свою деятельность, в качестве конторского служащего, он начал на родине, в Курляндии.

После начала войны все евреи, в апреле 1915 г., должны были по приказу главнокомандующего русской армии, великого князя Николая Николаевича, в 24 часа оставить пределы Курляндии, в то время как их сыновья, солдаты русской армии, умирали за Россию на полях сражения близ лежащего фронта. Тогда и Гуго Т. должен был покинуть родину. При высылке евреев из Курляндии на вокзалах разыгрывались душераздирающие сцены. Высылали всех, мужчин и женщин, стариков и молодых, больных и здоровых. Даже из больниц для умалишенных вытаскивали сумасшедших, подвозили их к поездам и погружали для отправки в неведанную даль. Приказ главнокомандующего выполнялся слово в слово.