В советское время, 1917–1995 - [8]

Обнародование Акта вызвало множество эмоциональных выступлений. – Депутат Государственной Думы Н. Фридман: «За последние 35 лет русское еврейство подверглось гонениям и унижениям, неслыханным и небывалым даже в истории нашего многострадального народа… Всё… приносилось в жертву государственному антисемитизму»[11]. – Адвокат О.О. Грузенберг: «Если дореволюционная российская государственность была чудовищно-громадной тюрьмою… то самая зловонная, жестокая камера, камера-застенок, – была отведена для нас, шестимиллионного еврейского народа… И в первый раз ростовщический термин – "процент" – еврейский ребёнок познавал от… государственной школы… Словно каторжные в пути, все евреи были скованы одной общей цепью презрительного отчуждения… Брызги крови наших отцов и матерей, брызги крови наших сестёр и братьев пали на нашу душу, зажигая и раздувая в ней неугасимый революционный пламень»[12].

Супруга Винавера Роза Георгиевна вспоминает: «Событие это совпало с празднованием еврейской Пасхи. Казалось, что был второй Исход из Египта. Какой долгий, долгий путь страданий и борьбы пройден, и как быстро всё свершилось. Был созван большой еврейский митинг», на котором выступил Милюков: «Смыто наконец позорное пятно с России, которая сможет теперь смело вступить в ряды цивилизованных народов». А Винавер «предложил собранию в память этого события построить в Петрограде большой еврейский народный дом, который будет называться "Домом Свободы"»[13].

Три члена Государственной Думы, М. Бомаш, И. Гуревич и Н. Фридман, опубликовали обращение «К еврейскому народу»: теперь «наши неудачи на фронте были бы непоправимым несчастьем для неокрепшей ещё свободной России… Свободные еврейские воины… почерпнут новые силы для упорной борьбы, с удесятерённой энергией продлив свой ратный подвиг». Также и естественный план: «еврейский народ приступит к немедленной организации собственных сил. Давно отжившие формы нашей общинной жизни должны быть обновлены… на свободных, демократических началах»[14].

Писатель-журналист Давид Айзман отозвался на Акт равноправия призывом: «Наша родина! Наше отечество! И они в беде. Со всей страстью… станем защищать нашу землю… Не было для нас от времени защиты Храма подвига такого святого».

А вот воспоминания Слиозберга: «Счастье дожить до провозглашения эмансипации евреев в России и избавления от бесправного положения, против которого я боролся по мере своих сил в течение трёх десятков лет, не преисполняло меня тою радостью, которая была бы естественна», – уже сразу начался развал[15].

И через семьдесят лет один еврейский автор выразил даже сомнение: «Изменил ли формально-правовой акт реальную ситуацию в стране, где всякие правовые нормы стремительно теряли какую-либо силу?»[16]

Ответим: всё же так, издали, преуменьшать достигнутое – нельзя. Тогда – Акт просторно улучшил, резко изменил положение евреев. А что тут же вся страна, со всеми населяющими её народами, будет лететь в пропасть – это уже объемлющее дыхание Истории.

Самая быстрая и заметная перемена совершилась в судах. Если раньше взяточная комиссия Батюшина вела следствие против очевидного мошенника Д. Рубинштейна, то теперь наоборот: дело Рубинштейна прекращено, и он уже посещает в Зимнем дворце Чрезвычайную Следственную комиссию и с успехом требует следствия над комиссией Батюшина. И действительно, в марте же арестовывают генерала Батюшина, полковника Резанова и других следователей, с апреля начинается следствие над ними – и оказывается, что вымогательство взяток с банкиров и сахарозаводчиков у них, видимо, было немалое. Теперь распечатываются запечатанные Батюшиным сейфы банков Волжско-Камского, Сибирского и Юнкера – и этим банкам возвращены все бумаги. (Не так удачно складываются дела у Симановича и Мануса. Симанович арестован как секретарь Распутина, предлагает конвойным 15 тысяч рублей, если ему дадут поговорить по телефону, те «в исполнении просьбы, конечно, отказали»[17]. А Манусу, подозреваемому в сделках с германским агентом Колышко, через дверь пришлось отстреливаться от контрразведки. Поначалу арестован, но позже скрылся за границу.) – Обстановку же в Чрезвычайной Следственной комиссии Временного правительства можно явно проследить по протоколам допросов в позднем марте. Протопопова спрашивают о том, как его назначили министром внутренних дел, а в ответе он напоминает о своём циркуляре – «значительно расширял правожительство евреев» в Москве; вообще главные задачи? – «во-первых, продовольственное дело, [за ним] на очереди прогрессивное движение: еврейский вопрос… ». Директор департамента полиции А.Т. Васильев не упустил отметить, что помогал защите сахарозаводчиков (евреев): «Грузенберг позвонил мне утром на квартиру и благодарил меня за содействие»; «Розенберг… пришёл поблагодарить меня за хлопоты о нём»[18]. Так допрашиваемые искали для себя смягчение.

Отметным признаком мартовских недель стали энергичные меры против известных или пресловутых юдофобов. Первым же арестованным, 27 февраля, был министр юстиции Щегловитов. Его обвиняли, что именно он дал указания пристрастно вести дело Бейлиса. В следующие дни были арестованы обвинители по делу Бейлиса прокурор Виппер и сенатор Чаплинский. (Однако конкретных обвинений им не предъявили, и в мае 1917 Виппер был всего лишь уволен с должности обер-прокурора уголовно-кассационного департамента Сената; расправа ждала его позже, при большевиках.) Судебному следователю Машкевичу велели теперь подать в отставку за то, что в деле Бейлиса он допустил не только экспертизу против существования ритуального убийства, но и вторую экспертизу, за. Все материалы по делу Бейлиса были затребованы министром юстиции Керенским из киевского окружного суда