В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту - [17]

В те дни врачи и медсестры нескончаемым потоком заходили в мою палату и выходили из нее. Нередко я их узнавала по своей, как мне казалось в тот момент, прошлой жизни, однако появлялись и новые лица. Резидент хирургии, чей отчет я тогда услышала во время обхода, зашел как-то утром проверить мое состояние после того, как у меня обострилась почечная недостаточность, в чем я полностью винила совершенно не вовремя назначенный фуросемид. Он был весьма амбициозным, но мягким в душе. Он хотел заниматься пластической хирургией, где царит чудовищная конкуренция. Трудился изо всех сил, чтобы старшие врачи были к нему благосклонны, и надеялся, что, несмотря на все препятствия, они разглядят его способности и преданность работе. Он нуждался в их поддержке, чтобы подать заявление на одно из нескольких выделяемых каждый год столь желанных мест для специализации в пластической хирургии.

Я схватила первое, что попалось мне под руку, – небольшой пластмассовый прибор, который был призван помогать мне делать глубокие вдохи, чтобы мои легкие оптимально наполнялись воздухом, – и бросила его в него. Он нагнулся, хотя в этом и не было необходимости: даже в своей лучшей форме я не отличалась хорошей меткостью. Теперь же, когда у меня двоилось в глазах, а мышцы ослабли от бездействия, у меня вообще не было никаких шансов в него попасть.

«Как ты мог вообще допустить, что фуросемид – это хорошая идея?» – спросила я его.

«Это было не мое решение», – пытался он уклониться от обвинений, а также от летящих в него предметов.

«Но ведь это ты заполнил предписание», – напомнила я ему, так как прекрасно знала порядок проведения обходов: даже если препарат назначил и старший врач, именно резидент должен был составить предписание.

«Знаю, что я, – он мне сказал это сделать, однако я знал, что это ужасная идея. Я не хотел этого делать», – объяснил он.

Я было хотела спросить, почему он ничего не сказал, раз был не согласен, однако заранее знала ответ. Дело было в том, в каком составе обычно проводится обход: обычно это один студент медицинского; один или два интерна, только что окончивших мединститут и теперь выполняющих роль мальчиков на побегушках для более старших в больничной иерархии резидентов; а также несколько резидентов, которые могли окончить институт целых пять или шесть лет назад, в зависимости от продолжительности практики. Также во время обхода может присутствовать бывший резидент, теперь проходящий программу узкой специализации, например по кардиоторакальной хирургии. Что касается меня, то я прошла в общей сложности три года специализации в реаниматологии и пульмонологии после трехлетней резидентуры по медицине внутренних органов. Все эти практиканты подчиняются одному штатному врачу, который следит за оказываемой ими медицинской помощью и руководит ею, обучает всему необходимому, а также оценивает каждого подопечного в зависимости от того, как он себя проявит.

Обычно такая группа формируется на один месяц, на протяжении которого «достойные» резиденты стремятся максимально всему научиться, продемонстрировать свои знания в действии, а также произвести впечатление на присматривающего за ними штатного врача.

Хотя я и думала, что резидент мог возразить по поводу предписания фуросемида, я понимала, в конечном счете решение штатного врача было неоспоримым, потому что он стоял выше в больничной иерархии. При обсуждении медицинских ошибок в таких случаях принято говорить о субординации, которая по сути является барьером для эффективного взаимодействия из-за различного статуса медперсонала. Именно субординация не позволила резиденту сомневаться в решении своего старшего хирурга, а так как в данном конкретном случае от старшего врача потенциально зависела и дальнейшая карьера резидента, давление субординации было особенно сильным.

«Ладно, – моя злость постепенно стала сходить на нет. – Я тебе верю», – добавила я, прекрасно понимая, в каком положении он оказался.

Я стала размышлять о системе врачебной подготовки, частью которой мы все являлись. Системе, которая развивалась на протяжении десятилетий таким удивительным образом, что резиденты по всему миру сталкивались приблизительно с одним и тем же. Хотя нам никто и не говорил в явной форме, чего именно от них ожидают, мы все равно знали, что есть вещи, которые нельзя говорить и нельзя делать. Мы знали это, потому что наблюдали за тем, как все вокруг ведут себя в подобных ситуациях, а также видели, что бывает с теми, кто посмеет повести себя иначе. Эта система подготовки требовала от нас полностью полагаться на авторитет старших врачей.

Нас приучали склонять голову перед опытом и положением, ставить их выше собственного мнения. Я сомневалась в надежности системы, главной целью которой является беспрекословное подчинение, а не открытый обмен информацией. Неужели нас приучили допускать медицинские ошибки, вместо того чтобы всячески их предотвращать?

Неужели мы, сами того не ведая, построили систему, которая препятствовала эффективному взаимодействию и допускала ошибки, которых иначе можно было бы запросто избежать?