В шкуре льва - [52]

Когда она входит в темный холл, то видит только белизну молока, священный камень в его руках, исчезающий в его теле.

Подняв жену, он сажает ее себе на плечи так, что она может дотянуться до люстры.

Морской театр

~~~

В 1938-м, когда Патрик Льюис вышел из тюрьмы, люди по всей Северной Америке собирались в больших темных залах, чтобы посмотреть на Грету Гарбо в роли Анны Карениной. Все пробовали играть на органе Хаммонда. «Красные бригады» перехватывали почту, для разгона политических митингов применялся слезоточивый газ. Из страны было выслано около десяти тысяч иностранных рабочих. Повсюду пели «Just One of Those Things» — «Вот такая штука». На Нижней Замбези был возведен самый длинный в мире мост, а строительство гигантской водоочистной станции в восточной части Торонто близилось к концу.

Каждый день в парке Кью белая лошадь ныряла с большой высоты в озеро Онтарио. В Англии состоялась премьера «Убийства в соборе» Т. С. Элиота, а несколькими неделями позже доктор Карл Вайсс — всегда восхищавшийся поэзией американца-экспатрианта — застрелил Хьюи Лонга в законодательном собрании Луизианы. Вот такая штука.

В январе Патрик вышел из тюрьмы, сел в Кингстоне на поезд и оказался на вокзале Юнион в Торонто. В журнальных киосках продавались «Таинственные истории», «Шайка с десятого этажа», «Щелчок», «Лучшие шутки судьи Шиэрда» и «Лук». Патрик уселся на гладкую бетонную скамью напротив пандуса, ведущего к воротам. В этом здании, похожем на собор, разворачивались многие события его жизни. В двадцать один год он прибыл в этот город. Здесь он наблюдал за тем, как Клара покидает его, удаляясь за надпись слева от пандуса, на которой значилось: ГОРИЗОНТ. «Посмотри наверх, — сказала Клара, бросая его ради Эмброуза, — знаешь, что это за камень?» Он был подавлен происходящим и не ответил. «Это гранит из Миссури. Запомни. А на полу мрамор из Теннесси». Он поднял глаза. Теперь, сидя на скамье, Патрик внезапно забыл, который сейчас год.

Он легко вызвал в памяти лицо Клары, словно это было задорно улыбавшееся лицо с рекламного плаката, предлагавшего прохожим купить шляпу. Но изменчивое лицо Элис он не мог себе ясно представить. Неподалеку стояла группа носильщиков с тремя большими клетками, в которых надрывно лаяли собаки, — как аристократы, протестующие против незаконного задержания. Он направился к клеткам. Собак беспокоил шум. И он возвращался оттуда, где единственной формой протеста был стук оловянной кружкой по стене камеры. Он приблизился, заглянул в ничего не видящие глаза, — таким же было его лицо в тюрьме, в металлическом зеркале.

Он все еще сидел на корточках, когда носильщики покатили клетки вниз по пандусу. Коленопреклоненный на вокзале Юнион. Он чувствовал себя тяжелым свинцовым шаром, висящим в центре огромной ротонды, средоточием всего здания. Внезапно картина перед его глазами начала меняться. Он повернул голову налево, направо и еще раз налево, открывая горизонт.

Патрик неуверенно брел по городу, останавливаясь перед незнакомцами, рассматривая новую моду. Он ощущал себя невидимкой. На улицах за вокзалом Юнион лежали глубокие сугробы. Он двигался к востоку, по Истерн-авеню, пока не оказался у пекарни «Герань». В теплом просторном помещении, где сквозь мучную пыль пробивались лучи зимнего солнца, он миновал сверкавшие чистотой машины, разыскивая Николаса. Плывшие на движущейся ленте булочки ныряли в конце пути в озерцо кипящего масла. Наконец Патрик увидел его в костюме, покрытом белой пылью, в другом конце пекарни, распоряжавшимся движением всей этой снеди. Николас Темелков подошел к нему и обнял. Медвежьей хваткой. Хваткой жизни.

— С возвращением, мой друг.

— Она здесь?

Николас кивнул.

— Она собрала свои вещи.

Патрик сел в грузовой лифт, потянул за веревку и оказался у квартиры Николаса на втором этаже. Вошел туда и постучал в дверь маленькой комнаты.

Хана сидела на кровати, сложив руки на коленях, и смотрела в пол. Она медленно подняла глаза, как Элис, — глаза приходили в движение первыми. Она была так похожа на Элис, что ему стало страшно. Он отвернулся и стал оглядывать аккуратную комнату, собранный чемодан, лампу рядом с кроватью.

Она смотрела на него, понимая, что скрывается за этим взглядом. Патрик прислонился щекой к дверному проему, воротник новой куртки плотно охватывал шею. Пять лет назад, перед тем как он отправился в «Маскоку», они зашли в пекарню «Герань». И Николас обещал присмотреть за Ханой. Пригласил пожить в его семье. Он сделал это как бы между прочим, не колеблясь, сидя у себя в конторе под часами, которые так нравились Хане, — каждый час на циферблате был представлен особым видом пончиков. «Некоторое время, — сказал Патрик, — каждый из нас будет жить самостоятельно». — «Я знаю», — ответила она. Ей было одиннадцать.

Хана поднялась с кровати.

— Эй, Патрик, посмотри, как я выросла!

Она подошла к нему и тихо обняла — руки сомкнуты у него за спиной, голова достает ему до подбородка.

В балканском кафе они сели за столик и заказали суджук, свиную колбасу с пореем и чесноком, которой он так давно не ел.

— Ты здоров?

— Да. Как лошадь.