В сердце леса - [30]

Когда говорили, что Орландо — человек действия, а Клаудио — мыслитель и философ, мне представлялся весьма скучный мудрец из лесной глуши, какие нередко описываются в американской литературе. Обычно они допекают окружающих бесконечными изречениями и. эпиграммами. Но шли месяцы, и я все больше убеждался, что Клаудио был вовсе не таков.

Излагая свои взгляды, Клаудио мог часами говорить взахлеб. Он ссылался на философов и приводил примеры из истории, в частности из римской. Он спорил, бушевал, увещевал.

— Вспомните историю! Разве не говорил этого Аристотель? Ну, разве это не ясно? Конечно, ясно!

Для меня все это было метафизикой, причем говорил Клаудио отчаянно быстро, и вдобавок я слушал на голодный желудок, под палящим солнцем. Я стоял, разинув рот, увлеченный потоком слов. Индейцы, окружавшие нас, недоумевали, как может так долго и возбужденно говорить человек, который обычно ведет с ними тихую, спокойную беседу. Я тоже изумлялся, глядя на Клаудио, он напоминал Декарта, склонившегося над своей знаменитой печкой. То был символ духовной страсти. Клаудио обладал увлеченностью студента, который впервые познакомился с социалистической утопией, но его утопия отличалась от других тем, что ее не убили пятнадцать лет существования в безнадежном, вымирающем, приводящем в отчаяние забытом мире — мире джунглей. Теоретически он был экстремистом, и борьбу между индейцем и цивилизованным человеком воспринимал в эпическом плане. Он не видел «Фантазию» Диснея, но, мне кажется, гигантская драма, в которой один вид доисторических чудовищ стирает с лица земли другой, произвела бы на него сильное впечатление, и он не преминул бы усмотреть в ней некую параллель.

Первые дни мы вообще мало разговаривали друг с другом — каждый. лежал в своем гамаке и делал свое дело. Через неделю Орландо устал от ожидания и вылетел в Гоянию. Там его ожидало множество дел. Предстояло договориться о продовольствии, бензине, смазочном масле, инструментах, товарах, вызвать механика и уладить кое-что еще. Какой-то бюрократ уже два года забывал присылать плату пяти рабочим-бразильцам, которые выращивали в Васконселосе рис и жили в маленьких хижинах на краю росчисти. Орландо рассчитывал привезти им деньги за все двадцать четыре месяца. «Я еду всего на три дня», — сказал он, захлопывая дверцу самолета, и вот уже пять недель к нам приходят письма, в которых он рассказывает о всевозможных трудностях и уверяет, что со следующим самолетом непременно вернется.

Вместе с ним улетел и Жуан. Он должен был лечь в больницу и больше к нам не вернулся. Он страдал всевозможными недугами — грыжей, малярией и сильными головными болями. К тому же у него болели глаза. Это был хрупкий человек с изысканными манерами; среди всех, кого я повстречал в Васконселосе, он был единственным аристократом, который неизменно и доблестно боролся за гиблое дело. В чем состояла суть этого дела, определить было невозможно, ни один человек не мог бы жить на посту, если б его не поддерживал этот смутный, но благородный идеализм.

Из первоначального состава экспедиции, насколько мне было известно, двое выбыли еще раньше. А с отъездом Жуана и Орландо остались лишь мы с Клаудио, чернорабочие да индейцы.

Прошло еще несколько дней. Однажды рано поутру я зашивал рубашку — скоро предстояло отправиться на охоту. Рядом со мной на бревне присел Клаудио, и я принялся расспрашивать его о некоторых неясных для меня сторонах политики братьев по отношению к индейцам. Меня интересовало, почему племя тхикао, которое жило в пяти минутах полета от форта, все еще оставалось незамиренным. Клаудио ответил, что тхикао живут на одном из рукавов реки Жатоба и, чтобы добраться туда, нужно спуститься по Кулуэни до Морены, а затем подняться по реке Ронуру.

— Путь туда занимает две недели, — пояснил Клаудио. — Когда я впервые отправился в те края, мои спутники — два воина камайюра и старый вождь ваура — испугались, едва ступив на землю тхикао. Они сказали, что хранят печальную память о своих семьях, и вернулись домой. Я продолжал путь с двумя индейцами кайяби. Мы дошли до окраины деревни. И там, Адриано, я увидел нечто весьма любопытное. Прически, серьги, раскраска тела и хижины у тхикао почти такие же, как у остальных шингуано.

По мнению Клаудио, это было вполне естественно. В прошлом тхикао и шингуано принадлежали к одной и той же культурной группе.

— Я отдал свое ружье Серило, одному из воинов кайяби, и приказал ему в случае опасности стрелять в воздух. Войдя в деревню, я стал выкрикивать все известные мне индейские слова, означающие «друг». Все: мужчины, женщины, дети — бросились в лес, из кустов посыпались стрелы. Пришлось пятиться назад и ждать, когда ружейный выстрел даст мне возможность повернуться и убежать. На поляну выскочили двое тхикао с луками, Я крикнул Серило, чтобы он дал выстрел. Целясь в меня, на поляну вышло еще несколько индейцев. Я решил рискнуть, повернулся к ним спиной и бросился под защиту деревьев. Только когда мы бежали к каноэ, — сзади слышны были крики, за нами гнались, — Серило спросил, можно ли стрелять.