В семнадцать мальчишеских лет - [2]

В Фуцзядяне людно. Синие китайские куртки из дешевой ткани, изредка мелькают и цветные халаты. Со всех сторон несутся вопли разносчиков и мастеровых. Вопли кажутся одинаковыми, и только по названиям товаров или инструмента можно различить, кто кричит: паяльщик или галантерейщик, молочник или уличный цирюльник.

Патрульных встречают улыбками, приветствиями, одобрительными возгласами. Язык — чужой, слова — непонятны, а во всем ощущается дружелюбие, теплое внимание, радость. Обстановка совсем другая — не то, что в деловой части города.

Больше всех, казалось, радовались мальчишки. Мигом слетелись в стайку и издали пошли за патрульными, перекликаясь звонкими гортанными голосами. Иной выскочит вперед, быстро потрогает планшет у Дунаева, тут же отпрыгнет назад и начнет шептаться с товарищами.

— Ребятня — она везде ребятня, — вздохнул Плакотин: вспомнились, видно, свои.

Патруль остановился, и ребята остановились. Подталкивая друг друга локтями, стали обступать солдат. Самые маленькие — почти голые, старшие — в синих рваных куртках и узеньких штанах.

— Зараз я с ними покалякаю, — сказал Музыченко, присел на корточки и поманил к себе одного из малышей: — Иды сюда, хлопчик.

Трое ребят нерешительно подошли к солдату. Худые смуглые руки потянулись к погонам, к звезде на пилотке, к автомату.

— Но-но! За оружье не хвататься, уговору не было! — строго прикрикнул Музыченко и протянул было руку к одному из ребят. Тот отскочил, за ним и остальные. Музыченко выпрямился и почесал затылок:

— Дички…

Толпу ребят раздвинул старик-китаец. Синий халат, плоское лицо, редкая седая бородка, трубка на длинном чубуке зажата в безгубом рту. Сказал что-то, показывая на ребятишек, помолчал и о чем-то спросил.

— Не понимаю, товарищ! — улыбнулся Дунаев.

Где-то совсем недалеко прогремел выстрел. Мальчишки исчезли. Старик втянул голову в плечи и тоже побежал, мелко-мелко семеня ногами.

Патрульные разом повернулись в сторону, откуда раздался выстрел.

— Спокойно! Стрелять в крайнем случае! — предупредил Дунаев. — Плакотин, разведай!

— Есть! — отозвался Плакотин.

Но не успел он сделать и шагу, как из-за угла дома, широко взмахнув полами серого макинтоша, выскочил человек. В руке у него был большой многозарядный пистолет. Прижавшись к стене, он поднял руку, собираясь стрелять туда, откуда только что появился.

Плакотин был уже рядом. Перехватив руку с пистолетом, пригнул дуло к земле?

— Погоди-ка, гражданин! Почему стрельба?

Человек дернулся, попытался вывернуться. Но Плакотин скрутил неизвестному руку, и пистолет выпал. Подбежал Музыченко, поднял оружие, подал его Дунаеву. В ту же минуту все четверо были плотно окружены толпой китайцев.

Видимо, люди долго бежали, дышали тяжело. Они перебивали друг друга, гортанно кричали, размахивали кулаками, пытаясь что-то объяснить.

Дунаев властно поднял руку:

— Ти-ихо!

Даже солдат удивило поведение лейтенанта. Он прибыл к ним в часть недавно из госпиталя, впечатление создал о себе, как о человеке вялом, задумчивом. Да и внешностью был неказист: шея длинная, лицо узкое, худое, фигура нескладная. А тут откуда что взялось: властно выкинул руку вверх, голос звонкий, даже пронзительный.

Люди затихли. Они молча смотрели на Дунаева, на солдат. Но вдруг толпа раздвинулась, и перед патрульными оказался тот самый безгубый старик, который пытался заговорить с ними раньше. Трубки во рту уже не было, ее длинный чубук, засунутый за пазуху, виднелся из-под рубахи.

Старик произнес несколько слов, особенно упирая на два — «Нико Шмари», и показал на соседнюю улицу.

— Зовут куда-то, товарищ лейтенант. Пойдемте спытаем, что там случилось, — предложил Музыченко.

— Не прозевай задержанного, Плакотин! — приказал Дунаев.

— Сам не побежит — растерзают… — усмехнулся Плакотин.

За углом, в узком переулке, посреди мостовой лежал китайский мальчик лет десяти-двенадцати. Из уголков рта текла кровь. Рядом с мальчиком на корточках сидел старый китаец, по щекам его катились слезы.

— Музыченко! Бинт!

Поняв, что хочет делать Музыченко, в толпе сразу же нашлись помощники. Переговариваясь, они быстро раздели мальчика. Через толстый слой белоснежной повязки проступали темные пятна крови.

— Не жилец, товарищ лейтенант, — доложил Музыченко, закончив перевязку. — Грудь прошил, бородатый гад!

— Нико Шмари, Нико Шмари! — гневно кричали китайцы и показывали пальцами на неизвестного.

Дунаев покусывал губу: без переводчика разобраться в том, что здесь произошло, было невозможно…

Так они и явились в комендатуру: Плакотин нес мальчика, за ним шли оба старика. Музыченко и Дунаев вели задержанного.

Мальчика в санитарной машине отправили в медсанбат, а задержанного доставили к дежурному офицеру Астахову. Дунаев коротко доложил, что произошло в Фуцзядяне.

— Паренек-то жив? — спросил Астахов.

— Пока жив.

Астахов кивнул переводчику:

— Спроси задержанного, как его зовут.

На вопрос переводчика задержанный, глянув на Астахова, ответил на чистом русском языке:

— Шмарин, Николай Кузьмич.

— Русский, значит, — не удивившись, опять кивнул Астахов и начал допрос.

Дунаев вздрогнул.

Вот как! Шмарин! Может быть, однофамилец? Как он сказал? «Николай Кузьмич?» Так вот оно что — сын. Ну и встреча! Неужели тот самый Николка, которого Сергей давным-давно видел беснующимся в детской комнате громадного шмаринского дома? Он. Даже лицом похож: такое же продолговатое, нос тонкий, с горбинкой, рыжая бородка. Он! И Сергей почувствовал, как его охватывает яростное волнение.