В самой глубине - [7]

Мы словно собирались на войну. Я чувствовала гудение у тебя под кожей, в тебе циркулировало электричество, как по вышке электропередач или электростанции. Ты была невысокой – хотя теперь, когда тебе за шестьдесят, ты ссохлась еще больше, – но ты позволила мне забраться тебе на закорки и так несла меня.

Пару месяцев мы околачивались по хостелам и мини-отелям, спали на чужих диванах почти задаром. Мы нигде не задерживались надолго. Мы не могли позволить себе этого. Под конец мы забирались в автобусы и дремали, привалившись к грязным окнам, пока нас не будил водитель и не говорил нам выходить.

Мы прожили над конюшней около трех лет. Ты расхрабрилась, я думаю, от отчаяния. Мы сходили с автобуса, и ты принималась стучать в двери домов. Кто-то сказал нам, что женщина, сдававшая в аренду загон, иногда пускала жильцов в помещение над ареной, и мы нашли это место и спросили насчет комнаты. Я помню, как они смотрели на тебя. Мы обе жутко выглядели после месяца без регулярного сна и еды. Ты курила не переставая. Ты все время пила, всегда ходила с бутылкой, вытирала рот рукой так рьяно, что иногда разбивала губу. Нам разрешили остаться, чтобы мы чистили стойла. Мы проскользнули в спортзал по соседству и приняли душ. Иногда ты подрабатывала в закусочной и приносила просроченную сдобу. Лошади объедали сухую траву толстыми желтыми зубами. Ты все пила и пила и по утрам повсюду искала резинку для волос, которая уже была у тебя на голове; ты щелкала пальцами, пытаясь вспомнить имена лошадей, или детей, или дни недели. Иногда я прятала флягу, и тогда мы ругались. Как ты посмела, говорила ты, как ты посмела. Я выпивала все, что там было, чтобы отвратить тебя от этого, но ты только заново наполняла флягу, длинной бурлящей струей, разбрызгивая содержимое. Ты поседела за ночь. Нас спросили, скоро ли мы думаем съезжать, но ты сказала, что не знаешь. Я тогда не стыдилась тебя. Думаю, я еще была во власти твоих чар. Ты была словно проповедницей или вождем секты. Твоя мощная энергетика обволакивала людей, твои руки вечно двигались, пока ты говорила.

В наш последний вечер ты сказала, что мы выходим в свет. Я никогда до этого не была в ресторане. Ты заказала вина, налила мне немного, и себе побольше. У тебя опухла кожа вокруг глаз, и морщинки расползлись по всему лицу, по шее и рукам. Я не знаю, где ты нашла платье, которое на тебе было.

Когда ты сказала «с днем рождения», я посмотрела на тебя, пытаясь понять, не шутишь ли ты, а ты смотрела мне в глаза поверх стакана.

Это не мой день рождения.

Ты повела плечами, не пожала, а как-то вяло пошевелила. Это не важно. Всегда чей-нибудь день рождения, разве нет? Мне с тобой нужно поговорить кое о чем.

Мне едва исполнилось шестнадцать. Мы часто спорили, пару раз я била тебя или ты меня. Мы были кремнем и наковальней. Пожалуй, поэтому ты и ушла. Я не думаю, что ты когда-либо верила в то, что семья была достаточной причиной, чтобы люди держались вместе. Я не знала, что будет дальше, хотя, пожалуй, должна была бы. Ты намекала на это уже несколько недель, рассуждая со смехом о мужчинах и их агрегатах.

Ты должна быть осторожной, сказала ты. Ты не хочешь наделать ошибок, о которых потом будешь жалеть. Понимаешь меня?

Я кивнула, хотя не думаю, что понимала тебя. Я тогда ничего не знала о сексе, не считая того, что ты иногда приводила с собой всяких доходяг, не считая звуков, которые они издавали, и твоего молчания.

Ты достала из сумочки презерватив и показала мне. Ты взяла упаковку в зубы и надорвала. Ты поискала что-нибудь для примера и не нашла ничего подходящего, кроме ножа, которым ела. Нож оказался плохим примером. Я видела, как пара официанток у кассы пялилась на нас. Женщина за соседним столиком открыто уставилась на нас, не донеся вилку до рта. Тебя, казалось, совершенно не заботили их взгляды. Нож порвал резинку.

Ты поняла идею, сказала ты, закончив урок. Ты поискала, куда бы деть презерватив, и засунула его под тарелку.

После того как мы вышли из ресторана, ты повела меня в бар с квадратным танцполом, зеркалами на всех стенах и без замка на двери в ванную комнату. Ты сказала человеку за стойкой, что я никогда не пила коктейлей, и заказала нам ассортимент. Я ничего не пила, потому что боялась, что мы не сумеем найти дорогу назад. Я стояла за высоким шатким столиком. С липкой столешницей. Ты танцевала, вопя, что я скромница, вихляла бедрами, вскидывала руки вверх и раскрывала ладони, словно разбрасывая что-то. Когда ты сошла с танцпола, ты была мокрой и улыбалась.

Платье такое тесное, сказала ты. Я помогла тебе расстегнуть его на шее. Ты вздохнула и потерла руки. Мне нужно рассказать тебе о Маркусе.

Я стала крутить головой и прокричала, что не хочу об этом слушать. Что бы ты ни хотела сказать, я не хотела этого знать.

Ты уверена? Ты вдруг показалась мне трезвой, когда накрыла своими грубыми руками мои на столе и похлопала меня пальцами по щеке. Сейчас я задаюсь вопросом, осталась бы ты, если бы я позволила тебе рассказать, что ты хотела. Я не знаю.

Я думаю, сказала ты, словно меня там не было, что мне бы следовало знать с самого начала. Ты говорила о том, что видела в воде, о телах в реке и металлических капканах. Ты рассказывала о Бонаке. Мы сделали его, говорила ты снова и снова, разве ты не понимаешь, это мы сделали его таким. Я прижимала ладони к ушам до тех пор, пока твой голос не растворился в шуме музыки.