В руках врага - [12]

— Твоей матери это не понравится, Иван, — сказал тогда Василивич.

— Вы моей матери не знаете, — буркнул в ответ Иван.

— Я знаю, о чем говорю, Иван. Мы можем послать ей яблок.

— Есть у нее яблоки.

— Мы можем послать ей новенький хромированный радиоприемник!

— Есть у нее радиоприемник.

— Мы можем послать ей все, что она захочет.

— Она захочет головы китайцев.

— Ты не знаешь, Иван. Ты врешь.

— Не вру. Она всю жизнь хотела головы китайцев.

— Это неправда, Иван.

— Она бы очень обрадовалась, кабы их получила.

— Нет, Иван. Ты никогда не получишь эти головы.

— Никогда?

— Никогда.

— Ни сейчас, ни потом?

— Никогда. Ни сейчас, ни потом. Ни-ко-гда.

С Иваном всякое случалось, но раньше он всегда уважал сильную руку. Когда тот американец, Форбиер, выбыл — Иван сокрушил ему ребра одним ударом, — Василивич сказал: «Хватит», — и Иван тут же остановился, Василивич по-дружески потрепал его по щеке, и они отправились наслаждаться прекрасным весенним днем в Париже.

Но теперь, когда Иван сидел в полумраке итальянского ресторана перед тремя тарелками спагетти с телятиной в сметанном соусе, Василивич понял, что урезонить его будет нелегко.

— Я не все деньги потратил, — заявил Иван и выгреб своими ручищами из карманов ворох десятитысячелировых банкнот, каждая из которых соответствовала примерно двенадцати американским долларам. В «Треске» было принято пересчитывать не в рубли, а в американские доллары. Иван выложил деньги на стол перед командиром. Василивич сложил банкноты и пересчитал.

Иван поднял тарелку со спагетти, поднес к губам, точно блюдце, и в один прием высосал содержимое вместе с кусками телятины и соусом, точно это были опивки чая.

Он облизал губы. Потом точно также опрокинул обе оставшиеся тарелки спагетти и попросил официанта принести ему корзину с фруктами, выставленную на столе перед дверью кухни. Официант улыбнулся и с характерным итальянским изяществом доставил Ивану корзину. Иван обхватил ее и стал поглощать яблоки и груши целиком, точно это были крошечные пилюльки. Официант поспешно выхватил корзину из его объятий, опасаясь, что клиент схрумкает и ее.

Потом подали две сосиски, которые Иван заглотнул как устрицы, а затем влил в себя полгаллона граппы. На десерт Иван съел два пирога.

— Здесь сорок миллионов лир, Иван, — сказал Василивич. — Мы дали тебе двадцать. Откуда ты взял эти деньги?

— Что я — прохожих граблю? — спросил Иван.

— Иван, где ты достал эти деньги?

— Я потратил не все деньги, как видите.

— Иван, но где-то ты должен был достать зги деньги?

— Вы же сами дали.

— Нет, Иван, я дал тебе двадцать миллионов лир три дня назад. Три дня ты жил на суточные и теперь возвращаешься с сорока миллионами. Это значит, что ты где-то еще раздобыл, по крайней мере, двадцать миллионов лир — это при условии, что ты три дня не ел и не пил, в чем я очень сомневаюсь.

— Еще раз пересчитайте!

— Я пересчитал, Иван.

— Я потратил не все деньги.

— А откуда у тебя эти новые часы, Иван? — спросил Василивич, заметив золотой «Ролекс» на широченном запястье Ивана.

— Нашел.

— Где ты их нашел, Иван?

— Да в церкви. Поп там колошматил беспомощных старух монашек, а Иван спас монашек и работников церкви, и они дали ему часы, потому что поп такой гад был — все заставлял их отдавать свои вещи государству.

— Это неправда, Иван.

— Правда, — сказал Иван. — Правда, говорю. Вас там не было, вы не знаете. Поп тот вона какой здоровенный, гад, и ужасно сволочной. Он говорил, что председатель Брежнев сует свой конец овцам в задницы и что Мао Цзэдун хороший, а Брежнев плохой.

— Ты врешь, Иван. Это неправда.

— Вам китайцы нравятся, а русских вы не любите. Вы их всегда не любили. Я знаю.

И очень ласково, ибо только так и можно было обращаться с Иваном, Василивич вывел эту огнедышащую мартеновскую печь из ресторана и повел по улице к отелю «Атлас», а потом поднялся по лестнице и оставил Ивана в небольшом номере, наказав охранять этот номер и никуда не уходить. Иван получит еще одну медаль за охрану этого объекта, а он, Василивич, конечно же, поверил тому, что рассказал ему Иван. Он ведь любил Ивана. И все любили Ивана, потому что теперь он был начальником этого очень важного объекта, который он не должен покидать. В холодильнике была выпивка, и Василивич обещал регулярно присылать в номер еду.

Он осознал, как взволнован, лишь когда, уже спускаясь вниз в лифте, почувствовал, как дрожат у него руки, и сунул их в карманы своего элегантного итальянского костюма.

Если бы Василий Василивич верил в Бога, то помолился бы. Он снова двинулся по узкой улочке и свернул в туннель под Квириналем. Его шага отдавались гулким эхом под низкими сводами бетонного лаза. Небольшой спортивный магазин — в витрине выставлены горнолыжные очки, которые, как уверяла реклама, носил сам Густаво Тони, — был открыт. Василивич постучал пять раз. Из двери за прилавком показался худощавый смуглый мужчина, который, уважительно кивая, провел Василивича в заднюю комнату без окон, с бетонными стенами.

За столиком сидели трое и что-то писали на длинном листе бумаги. Василивич кивком приказал двоим выйти. Один остался. Василивич сказал ему: