В регистратуре - [19]

И коротыш Каноник снова начал сеять, не взглянув больше на моего отца, а семья его опять взялась за мотыги. Отец хотел что-то ответить, да и у меня слова вертелись на языке, но мы молча продолжили свой путь. Мать лишь глубоко вздохнула, утираясь передником. Ее вновь душили слезы…

Наконец показалась наша приходская церквушка. Мать трижды перекрестилась и преклонила колена, смиренно шепча и бия себя в грудь: «Слава тебе и хвала, Мария, матерь божья». Меня тоже охватило светлое набожное, святое чувство, и я последовал примеру матери. Мы были еще далеко от входа в церковь. Здесь в божий храм ходят разве что по большим праздникам, воскресенья не в счет. А крестьянин проникается безмерным чувством набожности и благоговения при одном виде своей церкви. Мы, дети, жившие в горах, лишь редко, когда дул ветер от церкви, слышали небесную мелодию колоколов, зато по воскресным дням мы обычно бегали к четвертому холму, поднимались на его вершину и смотрели на церковный шпиль. За церковью виден был старый деревянный двухэтажный дом со множеством больших, сияющих окон. Там жил священник. И здание это было исполнено для меня особого, таинственного очарования.

В большом зеленом, поросшем кустарником дворе мы увидели, как священник, в долгополом черном сюртуке, с палкой в руке и длинной трубкой во рту, вершил суд над двумя петухами. Поединок между ними оказался столь жестоким, что кровью оросились и трава, и палка, которой жупник, будто секундант, направлял схватку.

— Эгей! Стой, азиат! Чистый Монгол. Дай ему клювом, но не трогай голову и гребень… Так… Держись, Гусар. Ты настоящий герой. Так в старину сражались хорватские богатыри. Перья из Монгола летят, как из перины, но кровь ты ему еще не пустил. Так, так… Хоп! Хоп!.. Бау, бау!.. Так…

— Хвала Иисусу и деве Марии! — почтительно снял шляпу отец. — Доброго вам здоровья.

— А, это вы? — оглянулся священник. Мы, трое, заторопились по деревенскому обычаю поцеловать ему руку. Он протянул нам правую, в которой держал трубку, а левой продолжал махать, удерживая палкой петухов.

— Ну, Монгол, ну! Прыгай, Гусар! Бау… хоп! Стой! Хватит: кровь пролилась с обеих сторон. Не хочешь, Монгол? Ах ты, мошенник! — махнул священник палкой. — А что ваши петухи, такие же отчаянные драчуны? — обратился он к нам. И, не дожидаясь ответа, принялся отгонять палкой и трубкой одного из бойцов — с мощными шпорами и красивым алым гребнем на голове: — Кыш, Монгол, кыш! Три часика поскучай-ка в кутузке, пока не успокоится буйная азиатская кровь. А ты, Гусар, удались за амбар, выпей белого вина из лужи, мой Королевич Марко. И в себя придешь, и кровь идти перестанет. Кыш… кыш! Юлча! Юлча, — закричал жупник, на его зов торопливо выбежала горбатая старушонка в больших очках. — Монгола бросьте в кутузку. Пусть три часа посидит на одной воде. Мошенник! Но, но… кыш! Трубка погасла, — заметил священник, тыча указательным пальцем в трубку и продувая чубук. — Вот тебе, Ивица, кремень и трут, разожги. — Он подал мне маленький приборчик. Я покраснел до ушей, не зная, как следует кремнем высекать искру. — Давай сюда, вижу, ты не разбираешься в этой аптеке. Смотри, вот как делается! — Раз-два, — и трут загорелся. — Вот, кинь-ка теперь огонька в трубку. — Я нагнулся, а священник стал втягивать в себя дым и причмокивать губами. — Так! Спасибо, сынок! Ну пойдемте в дом. Пошли, пошли, дети мои!

Войдя в дом, священник прежде всего что-то записал в большую книгу, лежавшую на столе. Затем немного поразмышлял, прошел к окну и снова позвал: «Юлча! Юлча!» Он не успел еще и рта закрыть, а в комнату уже тихо вошла знакомая старушка.

— Пусть отыщут в зале (так называли самую большую комнату в доме, где обычно принимали гостей в престольный праздник) в правом ящике стола связку писем, пусть принесут их сюда!

Затем он стал перебирать бумаги, лежавшие под большой книгой, на каждой что-то писал и вновь укладывал ее на прежнее место. Возвратившаяся старушка положила на стол большой сверток со множеством штемпелей и, взглянув сквозь очки в лицо каждому из нас, посторонних, тихо, совершенно неслышно закрыла за собой дверь.

— Ну, Ивица, будешь ли ты и впредь таким же хорошим мальчиком, каким был до сих пор? — пронзил меня взглядом священник. Я потупился, кровь бросилась мне в голову.

— Ты, Йожица, просил меня дать свидетельство о поведении и успехах в учебе своего сына, чтоб отдать его в услужение господам. Но, видишь ли, бог распорядился лучше. Ивицу мы пошлем в большой город учиться. От него не требуется ничего, кроме того, чтоб он хорошо и прилежно учился, так же как он учился в нашей деревенской школе. И тогда он будет не слугой, как ты ему предназначал, а если бог даст, господином. Вот письмо, которое мы получили в ответ на наше. Его сиятельство отвечает, что он согласен взять Ивицу под свою опеку и предоставит ему возможность учиться.

— А на что он будет учиться? — переспросил мой отец, покрутив головой, будто ничего не понимая.

— На что? — Священник поднялся со стула и стал прогуливаться по комнате… — На кого? Хм, на этот вопрос ответить и трудно, и очень легко, мой Йожица! Он может выучиться и на бана, и на епископа, и на адвоката, и на доктора, и на судью, и на священника, если у него хватит старания и послушания. А будет лениться и дурно себя вести, станет бродягой и проходимцем.