В рай и обратно - [72]

— Совершенно верно. Пикассо. Да, дальний родственник. Ведь Пабло Пикассо тоже родился в Малаге.

Он привык к тому, что его фамилия производит впечатление, и немного кокетничал этим. Тем не менее он не мог знать, насколько символично прозвучит она в моих ушах в этот момент встречи с Европой.

Я задал ему вопрос, который у нас с Марианом так и вертелся на языке:

— Что нужно для того, чтобы попасть в город?

Он сделал шутливый приглашающий жест:

— Лучше всего спуститься по трапу.

— У нас нет виз, — объяснил я. — Мы не знаем здешних полицейских законов.

— А какое отношение к этому имеет полиция? Пока вы с ней не вступите в конфликт…

— Значит, можно получить пропуска?

— Зачем?

Мы все еще не могли поверить.

— А если нас задержат у ворот?

— Кто?

Движением головы он указал на окно. Бульвары маленького, состоящего всего из двух бассейнов порта примыкали непосредственно к центру города. Широкие ворота в ограде из проволочной сетки были распахнуты настежь.

* * *

Нас поразила чистота Малаги. Не по контрасту с городами Востока, хотя такое впечатление легко может создаться. Вполне достаточно сравнения с Италией или Южной Францией, не говоря уже о Польше. Здесь, в самой бедной европейской стране, даже нищета опрятна. Многочисленные слепцы, почти на каждом углу продающие лотерейные билеты, были в чистых рубашках и тщательно начищенных башмаках. Чувствовалось, что это вопрос собственного достоинства. Но не только чистотой завоевала Малага наши сердца. Красивых мест в ней искать не приходилось. Она ласкова и скромна и доступна с первого взгляда.

Прямо из ворот порта попадаешь на широкий проспект с тенистой аллеей посередине, усаженной пальмами, платанами и апельсиновыми деревьями, мелкие плоды которых поблескивают в темной листве, как елочные украшения.

На эту импозантную эспланаду выходят фронтоны солидных городских домов — типичной «недвижимости», обладающей, без сомнения, длинной историей семейных успехов и ипотечных записей. Попадаются там и современные административные здания или универмаги, но общий тон создают длинные венецианские окна с жалюзи и крыши, покрытые рифленой средиземноморской черепицей — зеленой, красной или рыжей.

Однако девятнадцатый век представлен только приморским фасадом города. Вглубь ведет запутанная сеть улочек и переулков, крутых, капризных, часто шириной не больше коридора старомодной квартиры. На этих улочках поперечные вывески магазинов почти достигают противоположных белых стен, эркеры и засаженные цветами балконы соприкасаются, а находящиеся в слишком близком соседстве окна закрыты цветными тентами. На многих из этих улочек нет тротуаров (для них просто не хватает места), на некоторых мостовых мелкими разноцветными камнями выложены замысловатые узоры.

Еще с моря мы видели на двух близлежащих холмах развалины каких-то крепостей или замков, но пока мы не стали их искать, поддавшись очарованию живого города. Теперешняя жизнь, а не старина казалась самой существенной чертой его настроения. Жизнь безусловно провинциальная, может быть, без большого честолюбия или полета, но столь естественно связывающая современные требования со старинной архитектурой и теснотой, словно избрала для себя такие рамки согласно своим привычкам и склонностям, не чувствуя их анахронизма, не возводя его в культ, но и не испытывая раздражения. Моросил мелкий дождь. Блестели мостовые, блестели автомобили и зонтики прохожих. Однако на улицах и в пассажах движение было очень бурным, хотя и лишенным южной крикливости или возбужденности. Люди важно раскланивались друг с другом, останавливались перекинуться несколькими доброжелательными фразами. Спокойное звучание голосов, сдержанность жестов гармонировали с мягкостью влажного воздуха.

Огненный темперамент Андалузии (так же как многократно воспетая красота андалузских женщин) казался мифом. Разве что такое самообладание служит внешней маской, скрывая пылкость чувств. Нам, однако, эта атмосфера буржуазной степенности была необычно приятна. Мы с удовольствием погружались в нее, отдаваясь течению петляющих улиц, лениво осматривая витрины магазинов, заходя в винные погребки, чтобы возле оцинкованной стойки среди рабочих в тиковых блузах и надвинутых на ухо беретах выпить стаканчик густой янтарной малаги.

Все наши маршруты неизменно заканчивались на тихой вымощенной камнем площади перед порталом огромного собора в стиле барокко. Очевидно, здесь сходились дороги старого города. Серая, произвольно расчлененная громада собора высоко вздымалась над окружающими домами. 01 одной из двух его башен была отсечена половина. Удивительный был этот барокко. Богатый и одновременно строгий, преувеличенно удлиненный в пропорциях и в то же время похожий на романский стиль благодаря тройным аркам окон. Рядом стояло небольшое прямоугольное здание с покатой крышей, связанное с храмом низким, очевидно монастырским, флигелем. Сооружение это с архаическими глиняно-каменными стенами, почти без окон, напоминало заброшенный сарай. Но за углом, со стороны ближайшей поперечной улицы, простоту этой конструкции неожиданно оживляло богатство украшенного акантом готического портала. Внутри собора было множество колонн и боковых часовен, его свод составляли несколько овальных куполов, а часть нефа была огорожена решеткой. Здесь царила аскетическая пустота — голые побеленные стены, балочные перекрытия плоского потолка и маленький алтарь в стиле барокко, стоящий на каменных плитах пола. Объяснения церковного сторожа помогли понять, за счет чего создается не исчезнувшее с веками ощущение импровизации. Этот собор был когда-то мечетью. Его стены помнили времена каидов.