В рай и обратно - [49]

Мы ехали в Фао с инженером Срочинским и по дороге завернули на базар купить фруктов. Ставя машину у входа на базар, инженер Срочинский слегка задел крылом стоящий там грузовик. Царапина была столь незначительна, что хозяин или водитель грузовика скорее всего ее даже бы не заметил. Тем не менее Срочинский решил возместить ущерб или по крайней мере извиниться. Он вышел, чтобы отыскать водителя. Однако вместо него перед нами появился полицейский. Другой уже бегом пробирался между ларьками рынка. В одно мгновение нас окружила густая толпа. Она была настроена ничуть не враждебно. Многие добродушно улыбались, но общее возбуждение было совершенно непропорционально причине. Полицейские вырастали словно из-под земли. Один из них, с тросточкой под мышкой, удивительно верно усвоил пренебрежительные манеры британского офицера. Бедный инженер даже вспотел, доказывая всем этим представителям власти, что проще всего записать его регистрационный номер, — и дело будет улажено. Полицейские обсуждали это предложение, милостиво выслушивали мнение собравшихся, а время шло. Наконец, минут через двадцать, тот самый элегантный полицейский с тросточкой сел в машину и приказал нам ехать в районное отделение.

Последней нашей вылазкой из Басры была поездка за сорок километров к югу по шоссе, бегущему среди пальмовых плантаций и зарослей уже расцветших красных и белых олеандров. Проехали мы и участок пустыни, по которому в облаках нагретой вечерним солнцем пыли брели небольшие стада баранов.

Возвращались ночью, при призрачном свете луны. Теперь плантации казались лесом. Темнота скрыла истоптанную засохшую тину у подножий деревьев и бесчисленные сарифы и палатки, расположившиеся в их тени. В неуверенном дрожащем свете мерцающих у самой земли огоньков мелькали архаические фигуры. Кажется, здесь жили главным образом иракские граждане, выселенные из Кувейта. «Сидя на низких берегах вавилонских вод», подобно соплеменникам Авраама, они ждали перемены судьбы.

Нелегко нам было расставаться с нашими друзьями. Последние дни были заполнены взаимными визитами. Дети басрских поляков облазили каждый уголок «Ойцова» и знали наперечет всех членов экипажа. Каждый вечер кто-нибудь пил с новым приятелем «на брудершафт». Тем временем по течению Шатт-эль-Араба к нам подплыли баржи с льняным семенем.

Это были широкие деревянные шлюпы, имевшие форму старинных галер. Жизнь их команд во время погрузки протекала на наших глазах. Мы видели, как они молились, стирали белье, готовили пищу, совершали омовения. На носу каждого шлюпа находилась глиняная, похожая на бочонок печка, на которой сплавщики пекли замешанные на речной воде лепешки. Амеб они не боялись, а может, и не подозревали об их существовании. Боялись они только акул, которые поднимаются по реке из Персидского залива до самой Басры и, по словам Анджея Стшелецкого, часто плотно забивают турбины электростанции.

Краны неутомимо поднимали мешки с семенем и ящики с финиками, трюмы заполнялись, моторка агента носилась между кораблем и берегом. Однажды вечером маленький буксир с высокой трубой увел пустые баржи. На следующий день на рассвете, лежа у себя в каютах, мы почувствовали толчок от первых оборотов винта. В одних пижамах мы выскочили на палубу. Было пять часов утра. Мы медленно двигались по течению, постепенно удаляясь от высокого элеватора Асхара. Я знал, что позади него лежит круглая площадь, а немного подальше — мостик через канал, служащий границей собственно Басры. Среди пальм уже виднелись плоские крыши домов района вилл. Не далее чем вчера мы со Стшелецкими и Подгурскими наблюдали, как ремонтируют террасу в их доме. Женщины в черных одеждах носили на головах кирпичи и сосуды с раствором извести, а потом стелили пол, в то время как десятник, праздно сидя на корточках и покуривая сигареты, присматривал за ними.

Какой же из этих домов мог быть их домом? Вдруг Мариан схватил меня за плечо:

— Вот, вот они! Посмотри!

Среди пальмовых ветвей бурно развевались белые полотенца и простыни. Несмотря на ранний час, там собрались все, даже дети.

«Ойцов» вздохнул и наполнил воздух троекратным трогательным прощальным ревом.

НЕФТЯНЫЕ МИЛЛИОНЫ

Воздух над Абаданом пахнет нефтью, вода у берега отливает всеми цветами радуги. Мы еще не успели войти в порт, а в кают-компаниях и на палубах появились таблички с предупреждением «No smoking»[55]. На набережной суетятся люди в белых комбинезонах и алюминиевых шлемах. Мы остановились, чтобы запастись нефтью и водой. Эта процедура занимает целый день.

Иранские власти еще более недоверчивы, чем иракские. Нам не разрешили сходить на берег. Но наш агент, ловкий веселый итальянец, не желал считаться ни с какими запретами. Он отвел нас к неохраняемой калиточке в изгороди, окружающей сады Дома моряка. За калиткой стоял его автомобиль.

Казалось, что город всеми силами старается смягчить впечатление, создающееся из-за нефтеперерабатывающего завода, окружившего порт сплошным барьером разнообразных блестящих труб и бензохранилищ. Его широкие улицы, по которым нескончаемым потоком несутся современные автомобили, окаймлены живыми изгородями, дома утопают в зелени садов. Он вполне мог бы сойти за один из деловых, живущих идеалами бизнеса и комфорта городов Запада. Только базар сохранил восточный характер, хотя он и вполовину не такой оживленный и шумный, как базары Карачи или Басры. Убогие, сбившиеся в тесную кучу домишки с террасами на крышах, неглубокие ниши лавчонок, торговцы, попивающие кофе в их тени, и ковры — самые настоящие персидские ковры, темно-красные, с мелким черным узором. Они разостланы на тротуарах и висят на стенах, свешиваются с прилавков Магазинов, свалены в кучу в набитых тюках. Такое обилие ковров заставляет (пожалуй, обоснованно) предположить — не налажено ли здесь их массовое, фабричное производство.