В пылающем небе - [8]

— Чуть правее — один градус… — слышу его голос.—

Так держи… Хорошо… Теперь — левее градуса на полтора. Отлично!

Спокойствие штурмана передается всем. Я крепче сжимаю штурвал. Самолет, как грузчик, сбросивший с плеч тяжелую ношу, облегченно вздыхает и рвется вверх. Пора отходить. Вдруг раздается оглушительный треск: в нашу машину попадает снаряд. Через мгновение еще два удара один за другим сотрясают самолет.

— Товарищ командир, — кричит Александр Панфилов, — в кабине полно дыма, что-то горит!

Ну, думаю, конец, отвоевались. Решение созревает мгновенно. Притворяюсь сбитым. Кладу машину на крыло, чтобы быстрее потерять и без того не ахти какую высоту. Кстати, позже я часто пользовался этим приемом: делал вид, будто меня подбили, и всегда мне удавалось обмануть фашистских зенитчиков.

— Саша, выводи, — предупреждает Куликов, — земля близко…

Маневр удается. Я выравниваю самолет и беру курс на восток.

Стрелок и радист успевают погасить пожар в кабине. Но возникает новая опасность — появляются перебои в работе правого мотора. Еще над целью он потерял половину мощности, упали обороты. Самолет начало трясти. Вся надежда на левый мотор. Он работает хорошо. Но дотянет ли до своей территории?

Дотянул! Даже до аэродрома. А когда приземлились, многие ахнули, осмотрев бомбардировщик; потрепан он был изрядно, чтобы не сказать — изрешечен: две дыры в кабине стрелков, множество мелких пробоин в фюзеляже, отбит один киль с рулем поворота, повреждены бензобаки.

То, что колеса разбиты пулями или осколками снарядов, я почувствовал сразу же после приземления. Самолет как-то непривычно вилял хвостом, клонился на нос, а когда скорость уменьшилась, его стало трясти и бросать в разные стороны. Наконец, мы остановились.

К самолету подъехала автомашина. Построив экипаж, я подбежал к командиру полка, чтобы доложить о выполнении боевого задания. Но полковник Новодранов жестом показал на рядом с ним стоявшего подполковника. Он был высокого роста, худощавый, с приветливой улыбкой и добрыми глазами.

Так состоялось наше первое знакомство с новым командиром дивизии подполковником А. Е. Головановым, очень обаятельным и опытным командиром. Это было

18 сентября 1941 года на летном поле подмосковного аэродрома.

Вскоре подошел трактор, техники зацепили трос и потянули наш самолет на стоянку для ремонта. Новый командир дивизии сопровождал нас, задавал вопросы, расспрашивал о полете. Больше всего Александра Евгениевича интересовало, как мы в плохую погоду отыскали цель, как вышли на свой аэродром, какие средства и способы| навигации для этого использовали.

Помню, после разговора с А. Е. Головановым наш штурман Куликов долго удивлялся, откуда у Александра Евгениевича такие глубокие знания средств и способов радионавигации.

— А ты, Саша, в этом деле слабак, — упрекал он меня. И действительно, он был прав.

Вскоре мы узнали, что Голованов был начальником

Восточно-Сибирского управления ГВФ, где авиация работала в суровых условиях Севера. Сам он много летал, приобрел богатый опыт.

Перед самой войной мы начали осваивать ночные полеты и обучаться пилотированию по приборам. Но основная масса экипажей бомбардировщиков в первые дни войны еще слабо была подготовлена к таким полетам.

Вскоре летные экипажи полка освоили это сложное дело. Мы научились летать днем и ночью в облаках и за облаками. Наши штурманы и радисты умело использовали наземные радиопеленгаторы — как свои, так и противника. Немного забегая вперед, скажу, что мы в дальнейшем успешно использовали работу широковещательных радиостанций, расположенных в крупных немецких городах, для выхода на цель при полетах вне видимости земных ориентиров.

Следует заметить, что описанный мною полет также проходил в сплошной облачности. Мы снижались только в районе цели, чтобы получше сориентироваться и провести прицельное бомбометание. Благодаря хорошей подготовке всего экипажа самолета нам удалось успешно выполнить сложное боевое задание. Однако наш самолет, получив немало серьезных повреждений, стал на ремонт.

— Ах ты, мать честная! — воскликнул техник Николай Барчук. — Вот так изрешетили! Впрочем, пусть лучше такой — в дырках, чем никакой.

Да, пусть подбитый, искореженный, на одном, как говорили мы, крыле, но пусть вернется домой — таково желание каждого из нас. Но все чаще и чаще это желание не сбывалось. Выходили из строя машины, гибли друзья. Не вернулись на аэродром экипажи Хохлова, Нечаева. Тяжело, невозможно мириться со смертью товарищей… Но война есть война. Она все более ожесточала нас, учила ненавидеть. Защищать Родину от фашистской нечисти — единственное мое желание. Никакой пощады захватчикам! Мы рвались в новый полет.

— Товарищи, родные мои, — обратился я к технику Николаю Барчуку и механику Василию Овсиенко, — поднатужьтесь, ускорьте ремонт.

И вот через несколько дней самолет снова готов к боевому вылету.

Меня и Куликова вызвали в штаб полка.

— Ваш налет на Демьянск был успешным, — сказал полковник Новодранов. — Врагу нанесен чувствительный урон. Сейчас вам предстоит более дальний полет. Надо разбомбить железнодорожный узел Псков. Там скопилось много эшелонов с живой силой и техникой противника.