В пучину вод бросая мысль... - [22]

— Кто же тогда солгал? — внимательно выслушав Фила, спросила Вера. — Скорее всего, все-таки Николай Евгеньевич. Он мог лежать, закрыв глаза, думать, представлять — этого достаточно.

— Не знаю, — покачал головой Фил. — Наверное, все-таки нужно было держать в руке настоящий нож.

— Не обязательно, — возразила Вера. — Воображения у каждого из нас хватит на семерых.

— Что же делать? — вырвалось у Фила. — Если это сделал Николай Евгеньевич или Миша, или Эдик, и если он — кто бы ни был — догадается о том, что мы подозреваем…

— Да, — кивнула Вера. — Он расправится с каждым из нас. Я думаю об этом все время. Как только поняла, что… Я боюсь, Фил! Господи, как я боюсь…

Вера закрыла ладонями лицо и сделалась такой беззащитной, что Филу ничего не оставалось, как обнять ее и гладить по распущенным волосам (когда она успела их распустить, ведь они только что были сложены в пучок на затылке?), он ощущал едва уловимый запах шампуня, удивительный запах свежести и какой-то непредставимой страсти, он взял ладони Веры в свои, целовал ее в мокрые от слез щеки, и губы ее тоже были влажными и почему-то огромными, как мир, не этот мир, в котором они жили и где умерла Лиза, а настоящий мир, бездонный, безбрежный, безграничный, бесконечный и реальный не более, чем реальна любовь, о которой до этой минуты Фил знал лишь то, что она существует, но никогда — ни с Раей, своей бывшей, ни, тем более, с Лизой — не мог даже представить себе силу чувств, слез, упоения, и все, что он делал потом, и что делала Вера, и что делали они оба, потерявшие себя и нашедшие друг в друге, Фил не только не смог бы описать словами, но даже прочувствовать полностью был не в состоянии, это было выше его, больше, значимее, он оставался человеком, мужчиной, а то, что происходило между ними, выходило за все мыслимые пределы и длилось, длилось, длилось…

А когда закончилось, Фил еще долго лежал опустошенный, не понимая, в каком из миров оказался, и почему у Веры, лежавшей рядом на скомканном и, наверное, неудобном пледе, всего две руки, ведь еще недавно рук было бесконечно много, и тел, и сущностей, и еще чего-то, чему он не смог бы дать определения.

— Мы еще живы, — произнесла Вера странным хриплым голосом. Прошло много времени после того, как она вернулась из того блаженства, в которое ее увлек Фил. Или она сама увлекла их обоих, не оставив Филу возможности остаться?

— Верочка… — Филу трудно было говорить, он приподнялся на локте, и тогда дышать стало легче, а лампа под абажуром на письменном столе перестала выглядеть оранжевой звездой, окруженной полупрозрачной раскаленной короной. — Что это было? Со мной никогда…

Много позже они сидели рядом на диване, перед ними на маленькой табуретке стояли две чашки кофе, и случившееся больше не казалось фантастическим. Они были вместе — мужчина и женщина, — они были счастливы, и Фил подумал, что только сейчас, пока они на вершине, им может удасться то, что никогда не удалось бы ему самому.

И тогда он перестанет наконец думать, что предал Лизу.

— Ты больше не боишься? — спросил он.

— Боюсь, — сказала Вера. — Но вдвоем — не так.

— Что же нам делать? — вырвалось у Фила.

Вера повернулась к нему и поцеловала в щеку — нежно, как любимого ребенка, которому стало страшно в темной комнате, где никогда не было никаких чудовищ.

— В детективных романах говорят: преступника нужно опередить.

— Как?

— Если кто-то смог выйти в мир и использовать его законы, то, значит, это возможно. Значит, и мы сможем тоже. Теперь, когда мы знаем… Попробуем?

— Что? — не понял Фил.

— Как что? — удивилась Вера. — Мы знаем формулировку полного закона сохранения энергии. Видели уже, как это действует. Не знаю, насколько сильно нужно сосредоточиться, мы оба устали… У меня просто сил нет, кажется, я засыпаю… Но можно попробовать.

— Сейчас?

— Почему нет?

— Я вовсе не сказал «нет». Хорошо. Давай. Вот глупая ситуация, если посмотреть со стороны… Никто из нас не верит в Бога. Никто из нас никогда в жизни не молился. А разве то, что мы собираемся сделать — не молитва, с помощью которой мы хотим попасть в настоящий мир?

— Называй, как хочешь. Кстати, я молилась всегда. Каждый день — сколько себя помню.

— Ты? — поразился Филипп.

— Представь. У меня была своя детская молитва, набор слов, я давно их забыла. Позднее молитвой стали слова, которые как-то ночью чей-то голос произнес над моим ухом. Я проснулась, сердце колотилось, а слова звучали опять и опять в темной комнате, я слышала их… Запомнила — их невозможно было не запомнить, — и они стали моей молитвой. Глупо, но я всегда верила, что это действуют. Я не называла это молитвой, это были «правильные слова». Когда у меня что-то болело, я сосредотачивалась, произносила правильные слова, и мне казалось, что боль уходит. Я себе так иногда зубы заговаривала.

— Правильные слова, — пробормотал Филипп. — Какие? Секрет?

— От тебя? Нет. Теперь — нет. «В пучину вод бросая мысль, надейся на того, кто был собой и стал тобой, не зная ничего»…

— В пучину вод бросая мысль… — повторил Фил. — Что это? Какие-то стихи.

— Стихи? Чистая психология, не больше.

— А может, и нет. Если именно так действуют общие законы…