В приисковой глуши - [18]

Тем временем м-р Форд, как ни был он растроган сантиментальным значением празднества, слегка утомился его подробностями. Так как его собственная комната в Эврика-отеле оглушалась звуками хора медных инструментов и красноречием спикеров и наполнялась ароматами пороха и вина, то он решил вернуться в школу и там воспользоваться лесной тишиной, чтобы написать несколько писем.

Перемена показалась благодатной; отдаленный шум взбудораженного поселка доносился только, как освежающий шелест ветра среди листьев.

Чистый воздух елового леса, наполнявший каждую щелку в школьном доме и как будто сметавший все следы человеческого пребывания, до того уносил от праздника, что праздник этот представлялся каким-то нереальным сном. Единственная реальная жизнь его была здесь.

Он вынул из кармана несколько писем — одно из них истрепалось даже от частого чтения — и принялся отвечать на них.

Но вдруг он остановился, охваченный каким-то неопределенным сладким чувством. Как будто аромат какой-то опьянил его голову. Он вспомнил, что уже раньше обонял его, когда солнце заходило, и растения сильнее пахли.

Он поднял глаза. На его конторке перед ним находился источник чудного запаха — небольшой букет дикой калифорнийской мирты, окружавшей розовый бутон, которого он сначала не заметил.

В этом обстоятельстве не было ничего необыкновенного. Дети имели обыкновение приносить цветы в самое различное время и по самым различным поводам, да он мог и не заметить букетика во время класса. Он пожалел об этом от того, что цветы уже начали увядать от такого невнимания. Он припомнил, что в народных сказках, пересказываемых детьми, мирт был тесно связан с Венерой и считался эмблемой любви. Он припомнил также, что рассказывал детям о возможном происхождении этого поверья. Держа букетик в руках, он вдруг ощутил под руками нечто мягкое, как шелк, от чего точно магнетический ток пробежал по его пальцам. Поглядев внимательнее, он увидел, что цветы были связаны не ниткой и не ленточкой, но длинными, мягкими каштановыми волосами, туго обвитыми вокруг стеблей. Он развернул один волос и поглядел на него на свет. Его длина, цвет, а пуще всего необъяснимый инстинкт подсказали ему, что это волосы Кресси Мак-Кинстри. Он поспешно положил их назад, точно фамилиарно дотронулся до самой Кресси.

Он дописал письмо, но время от времени поглядывал на букетик и задумывался. Написав второе письмо, он отложил в сторону бумагу и перо и с минуту колебался перед миртовыми веточками, окружавшими розу, и наконец запер букетик в конторку. Затем, сообразив, что дядя Бен, по всей вероятности, присутствует на празднике вместе со всеми остальными, решил вернуться немедленно в гостиницу.

Входя в свою комнату в отеле, он нашел Руперта Фильджи, стоявшего насупившись у окна, между тем как его брат Джонни, утомленный волнениями дня и угощением, заснул в креслах. Присутствие их было не редкостью, так как м-р Форд, тронутый одиночеством осиротелых мальчиков, часто приглашал их к себе в комнату смотреть книги с картинками.

— Ну что? — весело спросил он.

Руперт не отвечал и не переменил позы. М-р Форд, взглянув на него, увидел знакомый гневный блеск в красивых глазах мальчика, отуманенных слезой. Тихо положив руку на плечо Руперта, он сказал:

— Что случилось, Руперт?

— Ничего, — сердито отвечал мальчик, не отрывая глаз от стекла.

— Что м-с… м-с Трип (красивая хозяйка гостинницы) была нелюбезна?

Ответа не было.

— Вы знаете, Руп, — продолжал м-р Форд шутливо, — что она должна выказывать некоторую сдержанность при людях… и как раз сегодня. Не годится скандализировать людей.

Руперт хранил негодующее молчание. Но ямочка на щеке, обращенной к учителю, обозначилась явственнее (кстати, Руперт презирал эти ямочки, как женственную черту). Но только на минуту, а затем его темные глаза снова омрачились.

— Я бы желал умереть, м-р Форд.

— Что так?

— Или… найти какое-нибудь занятие.

— Вот это уже лучше. Что именно вы желали бы делать?

— Работать… чтобы заработывать деньги. Бросить носить дрова и воду дома; бросить стряпать и стлать постели, точно китаец; бросить нянчится с ребятишками, одевать и раздевать их, точно нянька. Поглядите вы на него, — указал он на безмятежно спавшего Джонни, — поглядите на него. Знаете, что это значит? Это значит, что я должен снести его домой через весь город, а затем затопить печь и сварить ему кушанье, и вымыть его, и раздеть его, и положить в постель, и убаюкивать его; а папа тем временем шатается по городу с другими такими же идиотами и вопит о «прогрессе» и о «будущности Инджиан-Спринга». Хорошая будущность ожидает нашу семью, м-р Форд. Хорошую будущность он приготовил мне.

Учитель, которому эти случайные взрывы Руперта были не редкостью, улыбнулся, хотя серьезные глаза шли в разрез с улыбающимися губами, и утешил мальчика, как умел. Но ему хотелось узнать причину настоящего припадка и его вероятную связь с м-с Трип.

— Мне казалось, что мы уже обсудили это, Руперт. Через несколько месяцев вы оставите школу, и я посоветую вашему отцу найти вам какое-нибудь дело, в котором вы могли бы пробить себе дорогу. Терпение, дружище, вы учитесь очень хорошо. Вспомните про вашего ученика, дядю Бена.