В прицеле «Бурый медведь» - [29]

Где выбрать позицию? За балкой на нейтралке виднелось полуразрушенное здание. Это или дачный домик, или хранилище для фруктов и овощей. Проникнуть к нему не стоило большого труда, хотя и не без риска: в доме могла быть засада, он мог быть минирован. Но без риска на фронте не обойтись.

Подзываю помкомвзвода сержанта Пеккера. Объясняю, какие принять меры, если что-либо случится со мной. Пулеметчики получили задачу быть готовыми прикрыть вылазку.

В полдень, когда солнце начинало припекать, бдительность наблюдателей обычно притуплялась. Но я понимал, что вражеский снайпер держит в прицеле нашу траншею, выискивая очередную жертву. Скорее всего, он использует амбразуру какого-то дота.

Ужом ползу по траве. Заглядываю в дом – пусто. Ничего опасного. Окном, обращенным в сторону врага, не пользуюсь: можно себя обнаружить. Вытаскиваю из стены кирпич. В проем кладу «снайперку».

До траншеи противника не более 70–80 метров. Но перископ увеличивает предметы в четыре раза. Значит, фашисты кажутся от меня в каких-нибудь 20 метрах. С такого расстояния я пулей сбивал пятак, тушил свечу, Промах исключается!

Солпце ярко освещает дот, и от этого отверстие амбразуры кажется темным и зловещим.

Слышу, как сержант Пеккер на немецком языке начал передачу в рупор, сделанный из жести. «Ахтунг! Ахтунг! – долетают до меня его слова. – Дойче золдатен…» Я же не спускаю глаз с амбразуры. Вот в ней что-то зашевелилось. Еще секунда-другая – и в отверстие высовывается винтовка. Но выстрелить фашист не успевает…

Правее дота из траншеи показался солдат. Смотрит. Разглядывает мой дом. Выходит, догадались, откуда стреляю. Нажимаю на спусковой крючок… Над траншеей все чаще мелькают каски. У противника, видать, переполох. Но я не тороплюсь уходить. Выбираю новую цель.

«Вот вам, гады, за смерть друзей! За Павла Хромова, за раны Алеши Адрова, за родного брата! За все!»

Магазинная коробка пуста. Я отползаю в балку, к своим окопам. Около дома рвутся гранаты, по нему фашисты открывают огонь из пулеметов.

«Поздно!» – думаю я и вытираю пот с лица.

Что-то кричит в рупор сержант Пеккер: то ли злорадствует над бессилием врага, то ли призывает его солдат сдаваться в плен. А я не могу отдышаться и прийти в себя от охватившего меня волнения.

– Товарищ старшина (за несколько дней до этого мне было присвоено звание «старшина»), вас вызывает Похитон. – Телефонист подает трубку.

– Что случилось? Кто растревожил осиное гнездо? – спрашивает командир роты.

Докладываю обо всем подробно.

– Я же запрещал отлучаться…

– А я не отлучался: дом в зоне моего взвода. Командир роты сменил гнев на милость, похвалил меня за инициативу, обещал доложить комбату.

Следующей ночью вражеская граната разорвалась перед окопом в двух-трех шагах, обдав меня крошками пороха и мелкими осколками. Ран оказалось много, но все неопасные. Лежу на носилках и слышу, как по телефону старший лейтенант Похитон докладывает:

– Вышел из строя…

Умоляю врача, все ту же Екатерину Ивановну Лаврову, которую когда-то упрашивал Алеша Адров, оставить меня лечиться при санроте полка.

На молодом теле раны зарастают быстро. Через неделю я был уже на ногах. Наш батальон к тому времени отвели во второй эшелон. Это совсем рядом с санротой, и я с разрешения врача пошел навестить боевых друзей. Первым, кого встретил, был комсомолец Завалишин, видавший виды пулеметчик.

Окоп ефрейтора Михаила Завалишина находился в саду, где росли яблони-антоновки. Какая же это красота!

– Каждое утро любуюсь садом, – говорит Михаил. Завалишин ревниво оберегал яблони. Он никому не разрешал рвать наливающиеся соком плоды. И я подумал: человек в бою жизни своей не щадит, а все, что радует глаз, сохраняет во имя жизни.

В батальоне не теряли зря времени: тщательно изучали стрелковое оружие, ходили в учебные атаки, совершенствовали приемы ближнего боя. С рассветом сержанты и старшины уводили молодых бойцов в балку – там проводились стрельбы.

Признаться, всем нам надоело отсиживаться в окопах. Мы рвались в бой. Восхищение вызывала победоносная битва на Курской дуге. Теперь уж не за горами было наступление и на Южном фронте.

ИЗВЕДАЛ ВРАГ…

Утро 18 августа выдалось теплым и тихим. По долинам Миуса лениво стелился туман. Лес дремал. Но тишина продолжалась недолго. Вскоре по всей линии фронта засверкали вспышки выстрелов. И загудела миусская земля. Вздымались в небо фонтаны артиллерийского огня и дыма. Трескался и крошился вековой камень. Над курганом Черный Ворон висела штурмовая авиация, сокрушая укрепления противника.

Наш батальон заранее занял исходные рубежи в непосредственной близости к неприятельским позициям. Здесь по огневым точкам противника били прямой наводкой противотанковые пушки и батальонные минометы.

Над окопами вспыхнула красная ракета.

– В атаку! За мной! – скомандовал командир роты и пружинисто вскочил на бруствер.

Бойцы рванулись вслед за ним, стреляя на ходу из автоматов и карабинов. И вот уже завязалась отчаянная схватка. Гитлеровцы, не выдержав, оставили первую линию окопов. Потом, однако, они оправились от испуга и предприняли контратаки.

В ожесточенном бою никто из нас не дрогнул. Первая цель гитлеровцев была буквально выкошена дружным огнем пулеметчиков и стрелков. Контратака врага захлебнулась и во второй и в третий раз.