В предгорьях Урала - [5]

То, что говорили про сыновей Фирсова, было в известной доле правдой.

Старший сын Андрей учился в инженерном училище в Петербурге. Это был крепко сложенный молодой человек, не по летам вдумчивый и серьезный, со светлоголубыми глазами, с мягкими чертами лица, унаследованными от матери.

Второй сын Сергей был годом моложе Андрея и являлся полной противоположностью своему брату. Порывистый, забияка и гармонист, он не боялся ходить по Горянской слободке, парни которой были в постоянной вражде с городскими. Лицо младшего Фирсова можно было бы назвать красивым, если бы его не портили густые, как у отца, сросшиеся у переносицы брови. Когда Сергей смеялся, они поднимались вверх, точно крылья хищной птицы. В его легкой, почти неслышной походке, гибкой фигуре чувствовались легкость и сила, которой особенно гордился отец.

— В меня парень растет, в обиду себя не даст, — не раз говорил Никита жене. — А от того книжника помощи ждать нечего, — вспоминал он про старшего сына. — Со студентами да с ссыльными компанию водит.

Василиса Терентьевна вздохнула:

— Каждому своя планида.

— Достукается до острога, и вся тут планида, — отрезал отец.

— Женить бы надо. Может, образумится, — тихо сказала жена.

— Хватилась, матушка, — язвительно пропел Никита, — у него в Качердыкской станице краля есть. Того и гляди, что поженятся и нас с тобой не спросят.

— Кто такая?

— Дочь казачьего фельдшера Степана Ростовцева. Учительница.

Супруги немного помолчали.

— Слава богу, у Сергея этой дури нет. — Заложив руки за спину, Никита стал расхаживать по комнате. — На него вся надежда. Дело становится большое, а я стареть начинаю.

— А как с Агнией? — напомнила жена про дочь.

— Что Агния? Кончит ученье — и нет девки в доме, — ответил Фирсов и, приблизив лицо к жене, тихо сказал: — Примечаю я, что Дарья Петровна Видинеева шибко к Сергею льнет. Ведь ты подумай, паровая мельница у ней, десятин шестьсот земли, леса сколько, магазин в городе.

Василиса вздохнула:

— Не ровня она ему. Ей, поди, лет под тридцать, а Сергей только в годы выходит.

Никита подскочил как ужаленный.

— Тетеря ты сонная, — зашипел он на жену. — Ведь Дашка-то полгорода купить может, а ты заладила: не молодая, да не пара. А я тебе скажу, дура ты стоеросовая, что лучше этой пары на свете не найдешь. Ежели бы Дашкин капитал к рукам прибрать, можно такое дело поставить, что все Зауралье ахнет. В Верхотурье Лаптевские заводы так тряхну, что братья не очухаются до второго пришествия. Все паровые мельницы от Челябинска до Зауральска молоть мой хлеб заставлю. Да ежли поприжать Петьку Смолина да Дулаева, кто против меня устоит, а? — Приблизив к жене побледневшее, с хищным оскалом лицо, Фирсов зловеще прошептал: — Дай только время, — все Зауралье заставлю на карачках ползать.

Василиса испуганно отодвинулась от мужа. В эту минуту он был страшен.

Дом Фирсова стоял против базарной площади, недалеко от церкви Петра и Павла. Со стеклянной террасы хорошо была видна заречная часть города с кожевенными и пимокатными заводами, кособокими избами мастеровых и густым сосновым лесом, среди которого петляла мелководная речушка.

На площади через дорогу от фирсовского дома стоял памятник Александру. За ним длинными корпусами протянулись торговые ряды и низенькие церковные амбары. Дальше шли богатые дома Широковых, Кучеровых, Савельевых и Кочеткова. На перекрестке двух улиц, в саду, за чугунной решеткой из каслинского литья, виднелось белое двухэтажное здание купеческой вдовы Дарьи Видинеевой.

Глава 3

Как-то во двор Никиты Захаровича зашел незнакомый человек. Одет он был в старый пиджак, через прорехи которого висели скатанные, точно войлок, клочья серой ваты. Ноги странника были обуты в порванные бахилы[3], из которых торчали грязные пальцы и концы портянок.

Кудлатую голову пришельца прикрывала монашеская скуфейка. От фигуры незнакомца веяло здоровьем и силой. Был он широк в плечах и могуч. Окинув взглядом окна верхнего этажа в надежде, что его заметят хозяева, странник уселся на ступеньки крыльца. Стоял полдень. В доме Фирсова после сытного обеда все опали крепким сном. Лишь на кухне гремела посудой недавно взятая из деревни стряпка Мария. Увидев бродягу, она закрыла дверь на крючок.

«Варнак, наверно. Ишь, рожа-то как у разбойника. Как бы не стащил что, — пронеслось у нее в голове. — Проньку лешак на сеновал затащил, дрыхнет, — подумала она про работника. — Турнуть этого мошенника некому». Прислонившись к подоконнику, Мария стала наблюдать за незнакомцем.

Тот зевнул и, перекрестив рот, не торопясь вынул из кармана холщовых брюк берестяную коробочку. Постучал пальцем по крышке и, открыв, вынул щепоть истертого в порошок табаку. Втянул его со свистом в широкие ноздри приплюснутого носа и, смахнув с усов зеленую пыль, раскрыл рот. Вскоре во дворе послышалось оглушительное «ап-чхи».

Проходивший недалеко от крыльца петух с испуга подскочил на месте и сердито покосился на пришельца. Чихнув еще раз, бродяга спрятал коробочку и передвинулся в тень.

— Во здравие чихаете, — вышедший на крыльцо Никита Захарович с усмешкой посмотрел на бродягу.

— Благодарствую, — пробасил тот и не спеша поднялся на ноги.