В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - [137]
Естественно, он был там задержан, и у него дома тоже – скорее для порядка – провели обыск, нашли кассеты с песнями Галича, копию письма Солженицына советским писателям, письмо Раскольникова Сталину и набросок повести «Автопортрет», где была пара сомнительных глав. Но все это был обычный набор любого интеллигентного дома, и ничего сугубо антисоветского во всем этом не было. Это был для КГБ вполне невинный улов, совершенно безопасный для такого известного советского журналиста, каким был Гелий Снегирёв. Его, правда, вызвали на допрос к следователю, который сидел в кабинете напротив кабинета генерала КГБ – начальника пограничных войск, с которым недавно Снегирёв обсуждал проект документального фильма о советских пограничниках. Гелий Снегирёв был для них абсолютно своим человеком, и его неосмотрительный, хотя для самого Гелия демонстративный и внутренне важный приход к Некрасову во время обыска ничем ему не угрожал. К тому же народный писатель Украины Вадим Собко был его дядей, а сам Гелий был членом парткома Украинского телевидения. И ему, видимо, даже не из профессионального стремления смягчить и сделать человека более податливым, а вполне искренне следователь после обыска сказал: «За это вам ничего не будет».
Все изменилось после того, как об обыске у Некрасова – лауреате Сталинской премии, не так давно обруганного Хрущёвым и в том числе поэтому одного из самых известных и в СССР, и в мире советских писателей – буквально в тот же день стали сообщать все русскоязычные зарубежные радиостанции и, по-видимому, еще до обыска было принято решение выслать его за границу. Нужен был обыкновенный советский публицистический ответ «зарубежным клеветникам» для собственных граждан, к тому же надо было «открыть им глаза» на процесс перерождения и серьезные идеологические ошибки вполне достойного советского писателя Виктора Некрасова. Объяснить все это и рассказать о своем разочаровании в личности Некрасова должен был близкий ему человек. К несчастью для Снегирёва, уже не в КГБ, который это, как уверяли Снегирёва, мало интересовало, а в Управлении по идеологии ЦК Украины (может быть, как раз потому, что он к ним был ближе всех) для этой незавидной роли выбрали именно его. И тогда его положение стало действительно тяжелым и опасным. При этом их с Некрасовым постоянные антисоветские разговоры, конечно, давно уже зафиксированные, никакого значения для КГБ не имели. О чем ни Некрасов, ни Снегирёв не догадывались. Разговоры вел, но и фильмы о коммунистах и пограничниках Снегирёв снимал вполне исправно. Как мы теперь знаем, в КГБ было хорошо известно о еще более антисоветских разговорах Константина Федина, что совершенно не мешало ему быть секретарем Союза писателей СССР и публично осуждать и Пастернака, и Твардовского. А дома пусть говорит, что хочет. Совершенно того же ожидали и от вполне своего Снегирёва.
Г. И. Снегирёв, 1977 г.
И с этих пор из-за самой опасной позиции, которую инстинктивно занял Гелий Снегирёв, его начатые через два месяца после первого обыска и его первого допроса дневниковые записи начали ощутимо напоминать предсмертные дневники еврейской девочки, прячущейся от фашистов Анны Франк или русской Лины Костенко[23], но далеко превосходят все подобные записи и своей обстоятельностью, и подлинным трагизмом – чудовищной мучительностью надвигающейся смерти.
«Прочитавшие «Донос» мои друзья – здесь, в Союзе – резко не согласны с концепцией. Она в том, что все мы, граждане Страны Советов – дерьмо. Я им отвечаю: это никакая не концепция – это факт. Вы не любите правды, ибо без нее Вам лучше? (это я процитировал Вас из «Континента»). Вам, читателям моим, хочется героя. Вам хочется не считать дерьмом себя. Но героя нет, а вы – то ж дерьмо. Не рождены таковым, но в таковое обращены за 60 победоносных лет. Мог я изображать героя, нарисовать, к примеру, себя подобным Солженицыну? Не мог. Солженицын единственен, а я – тоже дерьмо. Это не концепция – это факт. И надо кричать об этом факте, а не придумывать героя. Советские инакомыслы, оказавшись на Западе, принимаются доказывать, что // в СССР силен корпус активных борцов против поработителей. Вот Буковский – образно об айсберге: вы, мол, Запад, видите надводную часть, а незримая, подводная, во много раз больше. Чепуха! Нет подводной части, нет айсберга. Есть
щепка в водовороте. На всю Украину набралось десять человек, группа Руденко. Арестовали Руденко – и нет активного свободомыслия на Украине. Мыслят инако все, и молчат тоже все и потому вдвойне дерьмо. И это особенно гнусно. Мы обросли страхом, в нас – жилы рабов. И какие же нужны скребницы, какие клещи, чтобы содрать коросту со страха, вытянуть рабьи жилы.
Об этом – мой «Донос», он – документ»[24].
Это предисловие «Романа-доноса» Гелия Снегирёва.
Главная ошибка и основная опасность его положения состояли в том, что он по своему жизненному опыту, по своим профессиональным привычкам не мог занять определенной позиции в отношениях с КГБ. Любой выбранный им вариант поведения – «заклеймить позором», «разоблачить» в газете «Вечерний Киев» своего бывшего друга, оказавшегося теперь антисоветчиком и клеветником, – был бы для Снегирёва спасительным и относительно безопасным. Категорический отказ от этого тоже не был смертелен. Ну, дали бы пять лет, как мне. Но Гелий по своей природе не был способен выбрать ни один из них.
