В постели с Хабенским - [8]

— Позвоню, позвоню.

Актеры вышли на улицу, перешли дорогу и увидели у дверей Театра Ленсовета много людей в черной форме ОМОНа, любопытных прохожих и почему-то двух православных батюшек, высоко вздымающих к небу большие кресты, покрытые сусальным золотом, и распевающих молитвы. Недоумевая, друзья подошли к служебному входу.

— Куда? — преградил дорогу детина с автоматом наперевес.

— Вы что себе позволяете? — Константин Хабенский надменно взглянул на мордоворота. Тот угрожающе придвинулся к нему. Ситуацию спас Почеренков. Заулыбавшись так, что рот его растянулся до ушей, он проникновенно сказал следующее:

— Здрасьте! Я Леха Николаев, а это — Игорь Плахов. Мы с вами практически коллеги. Сегодня мы играем здесь спектакль. Хотите, и вас пригласим. А что, театр заминирован?

Детина, несколько смягчившись, достал рацию и что-то забубнил в нее.

— Стойте здесь. Сейчас за вами выйдут.

Хабенский и Почеренков переглянулись и, пожав плечами, простояли на тротуаре минут десять, как ни странно, не узнанные никем из толпы. Наконец из двери служебного входа выглянул Андрей Зибров, который, сказав стражу: «Все в порядке, это наши», увлек товарищей в недра театра.

— Здорово, Андрюха, что случилось-то?

— Сейчас, до гримерки дойдем, все расскажу. Тут у нас много чего случилось.

— Бомбу взорвали? — поинтересовался Костя хмуро — долгое стояние на улице привело его в несколько сумрачное настроение.

— Слушай, а почему мы в новиковскую? В нашей что, ремонт? — удивился Миша.

— Ремонт будет, если доживем. Располагайтесь. Хотите, кофе из буфета принесу?

— Да не, мы кофе попили. В каком смысле доживем? Олежу, что ли, Пази опять с зажигалкой обнаружил? А Олежа, поди, на нас накапал? Так мы ж на договоре, чего бояться-то?

Михаил сел на кушетку, Константин остался стоять.

— Нет Олежи. — Зибров тоже встал. — Светлая ему память. И Саше Блоку, и Койгерову, и Мигицко. — Зибров всхлипнул.

— То есть как? Бомбу все-таки взорвали? — засмеялся Почеренков и осекся, увидев перекошенное лицо Андрея.

ГЛАВА 6

Вследствие того что театр был переведен на особое положение, Пази перенес спектакль на семнадцать часов, чтобы он закончился до наступления темноты. Перед спектаклем он созвал общее собрание. Выглядел Владислав Борисович не лучшим образом: темные круги под глазами, исхудавший и, как многим показалось, еще более поседевший.

— Господа, — сказал Пази, оглядывая поредевшую труппу. — Дорогие товарищи. Милые мои. Почтим память так рано ушедших от нас.

Все встали. Потом, когда уселись, артист Новиков крикнул высоким, срывающимся голосом:

— Не верю я! Не верю!

Пази высморкался:

— И я не верю, Саша, что их нет рядом с нами. Но они будут всегда жить в наших сердцах.

— А может, их похитили? Потребуют выкуп…

— Саша, я разделяю твою скорбь. Мы все разделяем твою скорбь. Идет следствие.

— И кто убийца? — истерически взвизгнула гардеробщица Фелиция.

— Маньяк.

— Бред, просто бред, — шепнул Хабенскому Почеренков.

— Да сам знаю. Но что творится, не пойму. Дурдом.

На них зашикали.

— В эту тяжелую для нас годину мы не перестанем бороться, мы не сложим руки, не спасуем перед опасностью. Театр был во время революции, во время Великой Отечественной войны, во все времена! Враг хитер и опасен, но мы не пойдем у него на поводу и не закроем театр! Искусство вечно, товарищи!

Пази снова высморкался.

— А если еще кто погибнет? — робко поинтересовалась актриса Алексахина.

— Мы приняли меры. — Пази заходил взад-вперед. — Во-первых, все спектакли будут начинаться на два часа раньше, а то и больше, чтобы закончиться до наступления темноты. Во-вторых, театр оцеплен ОМОНом. В-третьих, на каждом этаже, в каждом коридоре и на каждой лестнице круглосуточно будет дежурить тот же ОМОН. Убийцу найдут! Обязательно найдут!

— А можно спросить, Владислав Борисович? — Почеренков встал. — В туалете тоже ОМОН будет дежурить?

Хабенский дернул его за рукав.

— А что? Я просто уточняю.

— Да, будет. Туалет признан возможным местом его обитания.

— Чьего? — не понял Михаил.

— Маньяка, — ответил Пази.

— Что он, в унитазе, что ли, обитает? Как редкий вид канализационного крокодила? — не унимался Почеренков.

Его перебила артистка Елена Комисаренко:

— Позвольте, Владислав Борисович. Эти ребята, ОМОН то есть, они и в женском будут дежурить?

— Да, — твердо сказал Пази, — ничего страшного. Я думаю, вы понимаете, что жизнь дороже, — и добавил неодобрительно: — А вам, Михаил, все бы шутки шутить.

Все разошлись, тихо переговариваясь и непроизвольно оглядываясь по сторонам. На спектакле все было как обычно: истерический смех влюбленных девиц, цветы и аплодисменты. Несмотря на некоторую удрученность, Почеренков залихватски съел положенную куриную ляжку и, как всегда, вызвал овации сценой с «хлебушком и мышами».

— Фу, первый раз вроде отыграли, — с облегчением сказал Почеренков, когда они поднялись в гримерку. — Только бы завтра продержаться и можно обратно, в Москву.

— А тебе не кажется, что все это лажа? — Хабенский закурил.

— Ну, — начал Почеренков.

В дверь постучали.

— Да! — Хабенский затянулся.

Дверь резко открылась, и в гримерку вошла высокая худая девица в черном, в темных очках, с прямой темной челкой. Михаил Почеренков бросился к ней.