В постели с Хабенским - [7]

— А что? И выйду. Мне не слабо. А ты сиди здесь, задницу свою береги. Хотя тебе есть для чего беречь, тебе любовница театр купила. Будешь там блистать, когда евроремонт закончится! А Олежа — чё? Олежа ничё! Мальчик на побегушках, пятая спица в колеснице! Щас выпью — и выйду. — Андреев прислонился спиной к двери, выдохнул воздух, залпом выпил полстакана спирта, но через мгновение еле удержался на ногах, потому как в дверь ударили чем-то очень тяжелым.

— Сеня, это вы? — отчаянно крикнул Блок, но это был не Сеня.

Дверь сорвалась с петель, чуть не придавив успевшего отскочить Андреева, запах стал совершенно непереносим, и в гримерку вломилось, нет, прорвалось, нет, влетело, плотоядно урча, нечто жуткое, с окровавленными клыками, огромное, смердящее, заросшее черно-бурой шерстью, внушающее только одно: панический, неконтролируемый, запредельный ужас.

— Это же чмо! Это же я его придумал! Этого же не может быть! Отче Наш! И все такое! Не помню ни фига! Саша, пробирайся в коридор! Пожарную кнопку попробуй нажать! — кричал Олежа не своим голосом, швыряя в отродье стульями и оторванными от зеркал светильниками, но Блок, похоже, впал в ступор.

Прислонившись к подоконнику, он затравленными глазами взирал на происходящее и не делал никаких попыток спастись. Он все смотрел и смотрел, как чмо все ближе и ближе подходило к нему. В его мозгу, отказывающемся воспринимать действительность, не осталось ни воспоминаний детства и первой любви, ни честолюбивых надежд на будущее, ни молитв, ни проклятий. Андреев что-то кричал ему, но Александр Блок, артист Театра Ленсовета, просто устало закрыл глаза…

— Твою мать! — Андреев безнадежно смотрел на оборванный телефонный провод в коридоре женских гримерок. — Ну ладно, мы еще посмотрим!

Олежа побежал в другой конец коридора, к лестнице на первый этаж.

Только бы добраться до вахты! До телефона! До спасительной улицы, в конце концов. Что произошло с милиционерами и Блоком, Андреев даже не пытался анализировать. Там, на полу коридора, когда он выбежал из гримерки, была кровь, очень много крови, но он не видел ни клочков одежды, ни тел, ни табельного оружия. Ну вот, он почти у цели. Олежа даже запел: «Еще немного, еще чуть-чуть!», как в ноздри ударило знакомое зловоние. Сердце оборвалось и тукало где-то в животе. Знаменитый андреевский торс покрылся холодным потом. Пот тек по лбу, щипал глаза. Но Олежа решил не останавливаться. «Все будет хорошо, — повторял он про себя, — потому что этого не может быть, этого просто не может быть!»

Андреев почти не почувствовал удара. В театре было пусто, темно, никто не видел, как перед дверью служебного выхода копошилась отвратительная черная масса, доедая то, что раньше было актером Олегом Андреевым, с успехом игравшим Филле, Сципиона, забулдыгу-купца Сизобрюхова, Качалу и еще много запоминающихся ролей…

ГЛАВА 5

«Николаевский экспресс» прибыл на Московский вокзал города Санкт-Петербурга строго по расписанию. Константин Хабенский и Михаил Почеренков вышли на платформу, попрощались с фигуристой проводницей, причем Хабенский коротко сказал: «Пока!», а Почеренков игриво ущипнул почему-то засмущавшуюся девицу пониже спины, и зашагали к зданию вокзала.

— Ну что, после спектакля туда? — Михаил подмигнул другу.

— А они придут?

Хабенский любил как следует поспать, но этой ночью поспать не удалось. Их, как это случалось почти всегда, заметили. В купе постоянно стучали, дергали ручку и требовали автографы. В конце концов друзья, плюнув на все, отправились к ошалевшей от счастья проводнице Светке, где и просидели (и не только) до утра, распивая спиртные напитки и перекидываясь шутками и прибаутками.

— Обещали. — Михаил широко улыбнулся. — Ну что ты кислый такой? Придут, конечно. Если что — позвоним.

— Дозвонишься им. — Костя хмыкнул.

— Давай пешком пойдем, воздухом подышим. Рано еще, народу мало. Можно в кафе зайти, съесть что-нибудь.

— Ты себя когда последний раз в зеркале видел? Что тебе позавчера Табаков сказал? — Хабенский наконец-то улыбнулся.

— А чё он сказал? Ничего такого он и не говорил. Тем более я в тренажерке вчера был. Пойдем в кафе.

— Вечером курицы похаваешь.

В этот день артистам Хабенскому и Почеренкову предстояло очередной раз блеснуть в знаменитом спектакле, поставленном Юрием Бутусовым по сильно купированной пьесе Сэмюеля Беккета, «В ожидании Годо», где в одной из сцен Михаил Почеренков который год подряд ел вареную куриную ляжку, приготовленную в театральном буфете. Тем не менее друзья завернули в «Идеальную чашку» на Владимирском проспекте. Посетителей почти не было, кроме трех грязновато одетых студентов, не обративших на приятелей никакого внимания. Хабенский заказал двойной эспрессо, Почеренков — горячий шоколад и пирожное «Черный лес», проигнорировав презрительный взгляд Константина.

— А если не дозвонимся и они не придут? — Костя задумчиво водил ложечкой по столу.

— Когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, — философски изрек Почеренков, уже поглотивший пирожное и раздумывая, найдется ли в буфете театра что-нибудь удобоваримое.

— Твоими устами… Ну ладно, пойдем. Ольге позвони.