В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - [31]
Елизавету лечили по старинному японскому способу, который проник в Европу в начале XII в. Он назывался «лечение красным». Больного заворачивали в красную материю, так как считалось, что красный цвет предотвращает образование рубцов. Елизавету закутали в ткань алого цвета, оставив свободными лишь лицо и одну руку, и уложили на тюфяк у камина в спальне.[301] Затем Беркот поднес к ее губам флакон и велел ей выпить, сколько она сможет. Она ответила, что ей «очень неудобно». Шли часы; первые пятнышки сменились папулами, пузырьками, а затем пустулами, которые высыхали и превращались в струпья или корочки.
Послы срочно передавали новости из королевской опочивальни. Мартин Кьернберк, шведский посланник, сообщал Нильсу Гюлленстирне: «Наша королева заболела оспой, и перед тем, как у нее появились высыпания, ее жизнь была в большой опасности, так что Тайный совет постоянно совещался в течение трех дней; на третий день ей стало немного лучше, но у нее еще сильный жар, так еще не весь яд вышел из организма и находится под кожей».[302]
У постели Елизаветы дежурила верная Мэри Сидни. Родив 27 октября 1561 г. своего четвертого ребенка, дочь, леди Сидни вернулась на службу во внутренние покои королевы. После того как Елизавета опасно заболела, она самоотверженно служила ей. Ухаживая за королевой в разгар болезни, Мэри Сидни сильно рисковала заразиться сама. Больные оспой оставались заразными примерно три недели, с первых проявлений болезни до тех пор, когда засыхал последний струп. Вирус передавался через одеяла и постельное белье или одежду, но чаще по воздуху. Побывав в тесном контакте с королевой, Мэри Сидни действительно заразилась оспой, и, хотя она выжила, ее лицо осталось обезображенным. Как позже писал ее муж, сэр Генри Сидни, «уезжая в Ньюхейвен [Гавр], я оставил ее прекрасной дамой – во всяком случае, мне она казалась самой красивой. Вернувшись, я застал ее уродливой. Ее обезобразила оспа, которой она заразилась, постоянно ухаживая за драгоценнейшей особой ее величества, страдавшей той же болезнью, шрамы от которой, к ее крайнему недовольству, с тех пор остаются у нее на лице».[303]
Леди Сидни заразилась особенно опасной разновидностью вируса и вынуждена была удалиться от двора и поправлять здоровье в Пенсхерст-Плейс. Филип, ее старший сын, которому тогда было почти восемь лет, также заразился оспой и всю оставшуюся жизнь ходил с оспинами на лице, на что иногда горько сетовал. Леди Сидни почти не утешило то, что ее маленькие дочери, Елизавета и Мария, которым тогда было один и два года, избежали болезни.[304]
Постепенно состояние королевы улучшалось, хотя, пока она выздоравливала, в опочивальню допускались только камер-фрейлины и Роберт Дадли. В письме шотландскому Государственному секретарю Уильяму Мейтленду Дадли упоминает спор о престолонаследии, возникший вследствие болезни королевы: «Господь всемогущий сохранил для нас настоящее, ибо ее величество благополучно избавились от опасности; я еще не видел, чтобы болезнь так быстро от кого-либо отступала. Однако отчаяние из-за болезни ее величества было велико, и, поскольку болезнь поразила ее столь внезапно, тем в большее замешательство пришла вся страна, учитывая положение, ибо эта маленькая буря потрясла все дерево, с сильными и слабыми ветвями. Отдельные сгнившие ветви так тряслись, что вскоре отпали. Пусть эта тяжелая болезнь да послужит хорошим уроком, и, поскольку ей не нанесен телесный ущерб, не сомневаюсь, во всех иных отношениях все будет хорошо. Как вам известно, редко принцы бывают затронуты таким образом, и такие воспоминания необходимы в Его взгляде, который управляет всем…»[305]
Елизавете необычайно повезло: в ноябре, когда в Европе вспыхнула эпидемия, от оспы умерла Сибилла Пенн, бывшая няня Эдуарда VI, а вместе с ней погибли еще несколько тысяч англичан. Доктор Беркот, который выходил королеву в трудный час, канул в безвестность, но в знак благодарности королева приказала выделить ему участок земли и подарила пару золотых шпор, принадлежавших ее отцу, Генриху VIII. Затем Елизавета «пожелала, чтобы ей более не напоминали о ее болезни».[306]
Когда Елизавета узнала, что во время экстренных заседаний протестанты из Тайного совета обращали свои взоры к Генри Гастингсу, графу Хантингдону, предлагая назначить его наследником престола, она сделала Кэтрин Гастингс, графине Хантингдон (в девичестве Дадли), «едкое замечание».[307] Хотя графиня в конце правления Елизаветы станет близкой наперсницей королевы, в первые годы королевская кровь графа, несомненно, порождала «ревнивое зазнайство» в нем и его жене. Хотя леди Мэри Сидни доказала свою верность, ухаживая за Елизаветой, пока та болела оспой, ее сестре, графине, удалось вызвать недовольство королевы. Елизавете показалось, что у графа Хантингдона и его жены имеются некие претензии на престол. Елизавета публично высмеивала графиню при дворе и не спешила назначать графа на сколько-нибудь важную должность. Их отношения не улучшались вплоть до начала 70-х гг. XVI в., когда Елизавета все же оценила непоколебимую преданность Хантингдонов.
