В постель - [4]

Шрифт
Интервал

Мэгги до крови закусывает язык, чтобы не почувствовать холодное извержение семени. И словно в ответ на это стенки ее влагалища сжимаются в ужасающем, унизительном оргазме.

Конец подходит быстро. Мама оттягивает Квинта прочь, после чего целует Мэгги в лоб и велит ей оставаться в кровати еще по меньшей мере час, чтобы семя нашло свое место.

Одна, за запертой дверью, наедине с подносом с завтраком на вонючем стуле, Мэгги лежит, не двигаясь. Ее платье все так же задрано кверху. Она берет свою левую руку в правую, представляя, что правая — это теплая, живая рука Квинта, и кладет ее на лицо, наслаждаясь нежным прикосновением. После она опускает эту руку на живот и крепко давит. Скоро там будет новая жизнь, если Мама права. Она могла быть там и раньше. Это было бы для Мамы величайшим счастьем. Мэгги мучает один вопрос. Нет, она не хочет знать, когда родится ребенок; вовсе не это выворачивает ее мозг наизнанку.

Она смотрит в окно. Ветерок утих. Осталась только неослабевающая жара. Луч солнца по-прежнему на ковре.

— Все изменилось, — говорила Мама. — Мир теперь другой. Это как привыкать к холодной воде. Может, и не хочется, но иногда ничего не поделаешь. Надо как-то выживать, вот и все.

Мэгги успокаивает себя и закрывает глаза. Она думает, родится ли ребенок, который вырастет и будет играть на площадке у дома? И думает, будет ли ребенок живым и хорошеньким, как мама?

Или же окажется мертворожденным и уйдет вслед за своим отцом?

© Перевод. Амет Кемалидинов, 2014


Еще от автора Элизабет Мэсси
Версаль. Мечта короля

Двадцативосьмилетний Людовик Четырнадцатый, могущественный и любвеобильный, решает превратить скромный охотничий замок под Парижем в величайший дворец в мире. И вот по его приказу воздвигается Версаль, мраморная поэма в обрамлении дивных парков, статуй, фонтанов, цветников и рощ. Король правит огромной империей, где солнце никогда не садится, однако в сердце этой империи – во Франции – дела обстоят отнюдь не блестяще, состояние финансов плачевно, строители дворца готовы взбунтоваться, а дворяне вовсе не жаждут расстаться с феодальными привилегиями.