В порыве страсти - [11]

Джон помертвел от страха. Что отец говорит? Он теряет свои позиции, он проигрывает!

– Здесь не место… – перебил он Филиппа, но того уже невозможно было остановить. Потный, свирепо колотящий кулаком по столу, Филипп более не походил на веселого, самодовольного хозяина, каким был еще полчаса назад.

– Получите, получите все! – шипел он. – Я не собираюсь продавать эту землю! Я получил ее от отца, а тот – от своего отца, и так до самого Иоганна, приехавшего из Германии со своим ружьем, топором, мешком муки и целым выводком детей, каждого из которых нужно было кормить. Как вас.

В комнате повисла гробовая тишина.

– Дети – вы все как дети! – вскричал Филипп и вдруг запнулся, явно потеряв нить разговора. Тревога Элен все усиливалась. Это не Филипп, не тот человек, которого я знаю. Я давно уже разлюбила его. Неужели я снова смогу его полюбить?

Филипп потряс головой и, запинаясь, продолжил:

– Нет, не дети. Цифры! Они, видишь ли, прикидывали и так, и этак! Не в первый раз настают тяжелые времена. Вспомните ужасные тридцатые годы! А еще раньше – девяностые годы прошлого века, когда ферма чуть не обанкротилась в самом начале своего существования. Время от времени дела идут из рук вон плохо. А потом – снова хорошо! – Он обвел присутствующих безумным взглядом. – Кто осмелится сказать мне в глаза, что я не прав? Никто, потому что я скажу ему в глаза, что он лжет!

Тишина, казалось, длилась целую вечность. Чарльз покачал головой, откинулся на спинку стула.

– Это твоя земля, Фил, тебе и решать, – хрипло произнес он. – Но для того, чтобы твоя ферма продержалась еще несколько месяцев, ты погубишь мое дело. Это я лишусь кредита и своего доброго имени, а у тебя в любом случае останется Кёнигсхаус – даже если придется распрощаться с твоим драгоценным скотом.

Его голос окреп, теперь в нем звучали страстные нотки. Оба брата тяжело дышали, как во время настоящей схватки.

– Но тебе наплевать, не так ли? Тебе всегда продажи Кёнигсхауса заставила его разом повзрослеть. Из беззаботного детства он перенесся в тот мир холода и одиночества, где нельзя доверять даже собственному отцу. Может быть, хоть теперь Филипп поймет, что нельзя безнаказанно играть чужими судьбами, ведь кто-то может отплатить ему той же монетой.

– Что значит «если»? – вымученно произнес Филипп. – Конечно, ты мой сын и наследник! Так я и написал в своем завещании. – Он снова рассмеялся. – По крайней мере, в самом последнем!

– В самом последнем? – От Джона было не так-то просто отделаться. – Черт возьми, и сколько их всего?

– Одно-единственное, мальчик, в котором ты – наследник. Тебе отходят и Кёнигсхаус, и все остальное. – Тут Филипп впервые посмотрел на Элен. – Если я умру, ферме понадобится мужская рука. Мужская, а не женская. И это должен быть не Чарльз.

Он прекрасно знал, что держит их всех в кулаке.

– Я говорю об управлении фермой, – тихо продолжал он. – О твердом мужском руководстве, а не совете директоров в лице матушки и дядюшки. – Теперь в его взгляде появилась жестокость. – Управлять фермой должен молодой человек, а не парочка уже проживших жизнь людей.

«И проживших ее зря, вот что хотел сказать Филипп, – подумала Элен. – Вот что он думает обо мне и о Чарльзе, он презирает нас, как, наверно, презирал с самого начала». Она заставила себя слушать дальше.

– Молодой человек, которого не растлила городская жизнь и весь тот вздор, что Чарльз именует «бизнесом». Который не погонится за лишним долларом и не прельстится «блестящей возможностью вложить деньги». – Филипп снова посмотрел на жену. – Эн, вы с Чарльзом получите то, что вам причитается – пожизненный доход. А Джону достанется земля и весь капитал. Бен встревожился не на шутку.

– Но Чарльз вправе рассчитывать на большее! И жена тоже, по закону у Элен свои права! Такое завещание можно оспорить!

Что таилось в улыбке Филиппа – нежность или презрение?

– Нет, – усмехнулся он. – Моя жена не станет оспаривать, не так ли, Эн? У Джонно не будет никаких неприятностей. И будет так, как я хочу!

Огромный кулак снова опустился на стол, так что зазвенела посуда. На щеках, под темным загаром, проступил лихорадочный румянец.

– Живой или мертвый, я знаю, что лучше для Кёнигсхауса. Вот увидите! Вы все увидите! Живой или мертвый, я знаю!

6

– Элен, он дал нам обещание. А теперь берет свои слова обратно. Джип тяжело подпрыгивал на ухабах, и так же тяжело билось ее сердце. Воздух струился от жары, на горизонте то появлялись, то исчезали расплывчатые силуэты эвкалиптов. Сидевший рядом Чарльз был по обыкновению абсолютно спокоен, однако в его голосе появились новые, угрожающие нотки.

– Ты всегда прощала его, – все та же сдержанность в голосе, – собираешься простить и на этот раз?

Элен оторвала потную руку от руля, отбросила с лица прядь волос.

– Ох, Чарльз…

Она не отрывала глаз от дороги – ей очень не хотелось, чтобы Чарльз понял, что с ней происходит.

– Он обещал нам доход… – выдохнула она.

– Не будет никакого дохода! – раздраженно воскликнул Чарльз. – Даже если бы он был, это оскорбление для нас обоих. Когда Алекс…

Элен глубоко вздохнула. Чарльз прикусил губу и начал заново: