В понедельник рабби сбежал - [26]

— Да уж, наверное, раз она и не пытается командовать ею, — фыркнул он.

— Но Дэвид, она хороший человек.

Рабби удивился.

— Конечно же. По-моему, она прелесть. Я не против ее стремления руководить. Гитель происходит из длинной цепи женщин-руководителей, которая тянется от Деборы[33] до Голды[34]. У нас это традиция. В штетле[35], пока мужчины учились, всем заправляли женщины. — Он улыбнулся. — Тебе и самой достается немного этого, ты же знаешь. Просто жаль, что она не с нами в наш первый шабат в Израиле. — Он поцеловал ее и вручил цветы.

— Счастливого шабата.

Он хотел спросить, слышала ли она новости, но тут в комнату вбежал Джонатан.

— Я был в школе, папа, я буду ходить туда каждый день — с Шаули из верхней квартиры.

— Вот и прекрасно, Джонатан. — Он ласково погладил его по голове. — И как тебе в школе?

— Ой, там здорово. — И возбужденно добавил: — Ты знаешь, тут дети не умеют бросать мяч. Они бьют по нему. Ногами.

— Страшно интересно. — Он хотел еще поговорить, расспросить сына о школе, спросить Мириам, как она провела день, но не мог — слишком устал.

— Я прошел пешком через весь город…

— Ты бы прилег и вздремнул, Дэвид. Я поспала, и прекрасно себя чувствую.

— Да, пожалуй… — Он помедлил. — Ты слышала о…

Она быстро глянула на Джонатана.

— Да, но давай не сейчас. Иди, ложись.

Он заснул, не успев разуться. Когда Мириам разбудила его, ему показалось, что прошло всего несколько минут.

— Пора вставать, Дэвид. Это наш первый шабат в Иерусалиме, думаю, надо сесть за стол всем вместе. Я не хочу, чтобы Джонатан лег слишком поздно.

Он резко сел.

— Который час?

— Семь часов.

— Но вечерняя служба уже закончилась…

— У меня не хватило духа разбудить тебя. Ты так крепко спал. Это все длинный перелет. Наши внутренние часы не в порядке.

Рабби встал и умылся холодной водой. Войдя в столовую и увидев, что стол накрыт, свечи зажжены, а цветы стоят в вазе в центре стола, он снова почувствовал себя свежим. Он сел во главе стола, наполнил бокал для кидуша, затем поднялся и начал древнюю молитву: — В день шестой…

Глава XIV

С самого приезда в Барнардс-Кроссинг рабби Хьюго Дойч регулярно совещался с кантором Зимблером и Генри Зелигом, председателем ритуального комитета. Последний был назначен президентом на этот важный пост в основном из-за скорости, с которой читал молитвы. Берт Рэймонд обратил на него внимание, когда пришел в миньян прочитать кадиш[36] в годовщину смерти отца.

— Он первым сел после «Шмоне-Эсре»[37]. Сначала я подумал, что он, как и я, что-то пропускает, но специально сел рядом с ним — и правда читает все. Губы шевелятся без остановки. Наверное, все на память знает.

Зелиг и в самом деле знал на память ежедневные молитвы, но этим его знание еврейского ритуала полностью исчерпывалось Поэтому он соглашался со всеми предложениями рабби Дойча. Кантор был более твердым орешком. Он охотно принимал любое предложение, расширявшее его участие в службе, но когда рабби Дойч предлагал пропустить какую-нибудь молитву, особенно с длительным музыкальным сопровождением, он начинал жаловаться.

— Но рабби, эта молитва задает настроение всей службе. — Иногда он ссылался на чисто личные основания — мол, это лучшее соло в его репертуаре: «Я пою первую часть молитвы фальцетом, потом следующую часть нормальным голосом, потом опять фальцетом, и опять нормальным голосом. Это звучит как дуэт, народ в восторге. После каждой службы кто-нибудь обязательно подходит выразить восхищение именно этой молитвой».

Но у рабби Дойча было собственное мнение и богатый опыт обращения с капризными канторами.

— Послушайте, кантор, есть правило успешного проведения службы в пятницу вечером — служба должна быть короткой и живой. Она же повторяется каждую неделю. Если служба тянется долго, прихожане устают и первое, что они делают — как вы знаете, — перестают на нее ходить. Служба должна длиться не больше часа. Они поужинали и хотят расслабиться. Немного послушают ваше пение, немного попоют сами, мы прочитаем вместе с ними пару мест, чтобы у них появилось торжественное чувство шабата, потом я произношу короткую проповедь. «Амида» — небольшой перерыв, чтобы размять ноги; заканчиваем мы энергичным «Адон Олам»[38], и они спускаются в малый зал выпить чаю, съесть пирог и поговорить между собой. Это хорошее вечернее развлечение, вы увидите, что посещаемость будет расти от недели к неделе.

У него были и другие идеи относительно улучшения службы, и в первую же пятницу он сумел реализовать их все одновременно. Когда прихожане расселись по своим местам, они заметили, что высокие, похожие на троны стулья на возвышении с обеих сторон ковчега[39], обычно занятые рабби и кантором, пусты. По расписанию служба должна была начаться в восемь, и без четверти конгрегация, которой не терпелось увидеть своего нового рабби в действии, уже собралась и расселась. Но места на возвышении все еще пустовали.

Орган играл печальную мелодию, жалобные минорные каденции, но без десяти восемь звук внезапно стал нарастать, перешел в мажор, дверь комнаты для облачения открылась, и появился рабби, выглядевший величественно в черном одеянии и шелковом талите; на голове у него была высокая бархатная ермолка, как у кантора. Он чуть помедлил, затем, не спеша, поднялся по ступенькам возвышения и стал перед ковчегом спиной к конгрегации. Он постоял так минуту или две, слегка наклонив голову, потом выпрямился и направился к своему месту.