В полях - [2]

Сперва крестьяне отрицательно мотали головой, но когда им посулили сто франков ежемесячно, они переглянулись, словно совещаясь, и заколебались.

Чета, раздираемая противоречивыми чувствами, долго молчала в нерешительности. Наконец жена спросила:

— Что скажешь, отец?

Муж наставительно изрек:

— Скажу, что тут стоит поразмыслить.

Тогда г-жа д'Юбьер, дрожа от волнения, завела речь о будущности мальчика, его счастье и деньгах, благодаря которым он впоследствии поможет родителям.

Крестьянин осведомился:

— А эту ренту в тысячу двести вы назначите через нотариуса?

Господин д'Юбьер подтвердил:

— Разумеется. Завтра же.

Крестьянка подумала и добавила:

— Сто франков в месяц — это маловато. Вы же заберете у нас малыша, а он еще несколько лет — и работать сможет. Вот если бы сто двадцать!..

Госпожа д'Юбьер, постукивавшая ногой от нетерпения, сразу согласилась и, так как ей хотелось увезти ребенка немедленно, подарила родителям еще сто франков, а муж ее тем временем составил письменное обязательство. Тут же пригласили мэра и одного из соседей, которые охотно засвидетельствовали документ.

И молодая дама, сияя, увезла отчаянно ревущего малыша, как увозят из магазина желанную безделушку.

Тюваши молчаливо и сурово смотрели с порога вслед уезжающим, сожалея, может быть, о своем отказе.

Маленький Жан Валлен как в воду канул. Родители его каждый месяц получали у нотариуса положенные сто двадцать франков, но перессорились с соседями, так как мамаша Тюваш честила их на все лады, внушая кому только можно, что они выродки, продавшие родное дитя, а это мерзость, низость, разврат.

У нее вошло в привычку брать своего Шарло на руки и, чванясь, горланить, словно тот способен был уразуметь ее слова:

— А вот я тебя не продала, маленький, нет, не продала! Я детьми не торгую. Я не богачка, но детей своих не продаю.

Это тянулось из года в год, изо дня в день; ежедневно на пороге лачуги раздавались злобные намеки, выкрикиваемые так, чтобы слышно было в соседнем доме. В конце концов мамаша Тюваш убедила себя, что она выше всех в округе — она ведь не продала своего Шарло. И каждый, кто вспоминал о ней в разговоре, соглашался:

— Соблазн был большой, что и говорить, но она поступила как настоящая мать.

Ее ставили в пример, и Шарло, которому было уже под восемнадцать, так свыкся с этой вечно повторяемой при нем мыслью, что тоже считал себя выше сверстников — его-то ведь не продали!

Валлены получали свою ренту и жили припеваючи. Старший их сын отбывал срочную службу, младший умер.

Это вселяло непримиримую злобу в Тювашей, так и не выбившихся из нужды. Шарло, единственный работник в семье, не считая старика отца, из кожи лез, чтобы прокормить мать и двух младших сестер.

Ему доходил двадцать первый год, когда однажды утром к лачугам подкатила щегольская коляска. Из нее вылез молодой господин с золотой часовой цепочкой и помог сойти почтенной седовласой даме.

Дама сказала:

— Здесь, дитя мое. Второй дом.

И приезжий, как к себе, вошел в лачугу Валленов.

Старуха мать стирала свои фартуки, одряхлевший отец дремал у очага. Они подняли головы, и юноша поздоровался:

— Добрый день, папа; добрый день, мама!

Старики вздрогнули и выпрямились. От волнения крестьянка выронила мыло, и оно упало в воду.

— Это ты, сынок? Ты? — выдавила она.

Молодой человек обнял и расцеловал ее, повторяя:

— Здравствуй, мама, здравствуй!

А старик, хотя и дрожал, твердил своим всегдашним невозмутимым тоном, словно они расстались какой-нибудь месяц назад:

— Значит, вернулся, Жан?

Когда первая неловкость прошла, родители потащили сынка по деревне — надо же его показать. Они завернули к мэру, к помощнику мэра, к кюре, к учителю.

Шарло с порога своей лачуги глядел им вслед.

Вечером, за ужином, он сказал отцу:

— И дураки же вы были, что дали взять мальчишку у Валленов!

Мать упрямо возразила:

— Я не хотела продавать свое дитя.

Отец помалкивал. Сын продолжал:

— Экое несчастье знать, что тебя загубили!

Старик Тюваш сердито пробурчал:

— Ты что ж, попрекаешь нас, зачем мы тебя не продали?

Парень начал грубить:

— Да, попрекаю, потому как вы дураки. Такие родители — беда для детей. Вот уйду от вас, — так вам и надо.

Старуха уткнулась в тарелку и расплакалась. Она хлебала суп, расплескивая добрую половину, и причитала:

— Вот после этого и надрывайся, расти детей!

Парень безжалостно гнул свое:

— Лучше вовсе не родиться, чем стать таким, как я! Поглядел я сегодня на того, и вся кровь во мне закипела. Я подумал: вот чем я мог бы теперь быть.

Он встал.

— Знаете, мне лучше отсюда уехать, не то я вас с утра до вечера корить буду и всю вашу жизнь отравлю. Запомните: я вам никогда не прощу.

Уничтоженные, заплаканные, старики молчали.

— Мне думать-то об этом невмоготу. Пойду, устроюсь где-нибудь в другом месте.

Он распахнул дверь. Ворвался шум голосов: Валлены праздновали возвращение сына.

Шарло топнул ногой, обернулся к родителям, громко бросил:

— Эх, вы, мужичье!

И растаял в темноте.