В полдень за ней придут - [25]

Жаль. Или наоборот — хорошо, что так?

Он кашлянул, взял пластиковый стул, поставил перед кроватью и сел, положив ногу на ногу и сделав вид, будто разговор ни на минуту не прерывался.

— Это вы, — сказала доктор Пенроуз, возвращаясь в реальный мир из какого-то иного, в котором она пребывала мысленно.

— Вы о чем-то думали, — сказал Штейнбок. — Простите, что прервал…

— Доктор, — сказала она, — почему вы позволили впутать себя в эту историю?

Он промолчал, и она продолжила:

— Вы прекрасно понимаете, что вас используют. Чего они от вас хотят? Чтобы вы признали меня психически больной, а они, воспользовавшись диагнозом, смогут сделать со мной все, что им угодно, надеясь получить нужные сведения?

— Не думаю, — сказал Штейнбок и неожиданно понял, что эта женщина права. Разве не он утверждал, что Эндрю Пенроуз страдает расстройством множественной личности, то есть, не является вменяемым человеком, и следовательно, может быть подвергнута (для излечения, для чего же еще) воздействию лекарственных препаратов? Если бы не его заключение, друг Джейден не имел бы, возможно, юридических оснований для применения психотропных средств. Они здесь не очень, наверно, придерживаются законов, но прекрасно понимают, что в любой момент какая-нибудь нелепая комиссия Конгресса или самодовольных правозащитников может получить доступ в это заведение, и нужно, чтобы, по крайней мере, в документах все было законно и правильно.

"Господи, какой же я дурак, — подумал Штейнбок. — Но разве я мог предвидеть, что намеревался делать Джейден? Я выполнял свой долг и совершенно правильно написал"…

Да?

— Дошло до вас, наконец? — спросила Эндрю Пенроуз, внимательно следившая за доктором и понимавшая, видимо, какие мысли сменялись в его голове. — Вы написали и подписались в том, что я страдаю этим синдромом.

— Это не синдром, — механически ответил он.

— Неважно, я не сильна в терминологии. Факт тот, что вы сами дали этому Бржестовски… господи, ну и фамилия…

— Польская, — сказал Штейнбок. — Дед Джейдена бежал из Польши, когда туда пришли русские. Впрочем, это неважно.

— Неважно, — повторила она. — Нас сейчас слушают, да? И смотрят?

Он промолчал.

— Так вот, чтобы вы не теряли время. Я не собираюсь ничего рассказывать майору. Ни ему, никому другому.

— Зачем вы это сделали? — вырвалось у него.

— Что? Почему работала на партизан?

— Партизаны! — воскликнул Штейнбок. — Кого вы называете партизанами?

— Послушайте, доктор, — произнесла Эндрю Пенроуз с оттенком презрения в голосе. — Давайте не будем заниматься политикой. Вы здесь не для того, верно? Обсуждайте это с майором. Я только хочу, чтобы и он, и вы поняли: ничего я рассказывать не собираюсь.

— В полдень…

— Да, я знаю, — перебила она. — В результате майор действительно сделает меня сумасшедшей. А остальных попросту убьет, и вы это прекрасно понимаете.

— Это зависит от того, насколько сильнодействующими окажутся…

— Не зависит! — отрезала она. — Послушайте, доктор, скажите честно: вы все еще считаете меня психически больной?

— Нет, — сказал он, подумав. — Сейчас — нет. Сначала — да, и это отражено в протоколе. К сожалению.

— Почему сейчас — нет? — спросила она с любопытством.

— Литература и личный опыт, — сказал Штейнбок, помедлив. — Все известные мне больные расстройством множественной личности содержали компоненты, достаточно проработанные эмоционально и информационно, одни субличности были самодостаточны, другие оставались лишь фрагментами, третьи — определенными функциями, не больше. Но никогда — исключения мне неизвестны, — это не были личности или фрагменты, уже существовавшие в реальной жизни. Вы меня понимаете?

— Конечно, — сказала она. — Профессор Бернал — кто же его не знал в свое время? Я изучила его биографию. Он действительно в пятьдесят четвертом выступил на Пагуошской конференции с речью, отрывки из которой так любит цитировать политики. Только почему его зовут Рене? Имя профессора Бернала — Джон, так написано в энциклопедии.

— Да, — кивнул Штейнбок. — Похоже, мы рассуждаем одинаково. Продолжим?

— Нас сейчас слушает майор? — сказала Эндрю Пенроуз. — Вы не боитесь, что он…

— Нет, — вздохнул доктор. — Я хорошо знаю Джейдена. Ему все равно, что мы тут обсуждаем, если это не информация о лагере этих… как же это называется…

— Дети Че, — подсказала она. — О них мы говорить не будем. Ни сейчас, ни потом.

— Мальчишку, — сказал Штейнбок, — зовут Тед. А по идее, его имя — Чарли. Чарлз.

— Диккенс, — кивнула она. — Ему еще предстоит стать великим писателем. Но тяга к литературе у него в крови, верно?

— И Алиса, — сказал Штейнбок. — У нее даже имя то же. Алиса Лидделл. Девочка, которой профессор Чальз Льюидж Доджсон…

— Он же Льюис Кэрролл, — подхватила доктор Пенроуз.

— …рассказывал историю о волшебной стране и о путешествии в Зазеркалье.

— Да, — сказала она, — похоже, мы действительно пришли к одному и тому же выводу.

— И теперь, — мрачно произнес Штейнбок, стараясь поймать ее взгляд, но Эндрю не смотрела ему в глаза, старательно делала вид, что интересуется пятнышком на платье, и руки ее привычным движением приглаживали несуществующую складку. — Теперь, как бы я ни поступил, все плохо, и выхода я не вижу.