В поисках Вишневского - [30]

Но я„читая эту запись, подумала: пуля эта пробыла в теле Бахарева полтора года. Через две недели после ранения Бахарева с диагнозом «непроникающее ранение» выписали в часть. После того он еще дважды был ранен, и каждый раз, подлечив, его отправляли на фронт. И только, когда он стал жаловаться на боль в сердце и затрудненное дыхание при перебежках, снова отправили в госпиталь, сделали рентген, обнаружили пулю и положили на операцию к Вишневскому.

1944 год начался для Вишневского с освобождения Новгорода Великого. Наши части уже гнали вражескую армию вспять — на запад. В дневнике Александр Александрович день ото дня делает подробный отчет о продвижении наших войск, в который вклиниваются короткие информации вроде таких: «В 13-м госпитале прооперировал раненого с тяжким повреждением локтевого сустава». Читаю и вижу, что Александр Александрович живет вместе со всей армией единой заботой — как можно скорее прогнать врага с родной земли. И здесь особенно явственно проявляется у Вишневского унаследованные от деда-воина качества — самодисциплина и чувство высокого патриотизма.

Теперь, читая дневник, я начинаю понимать, почему за многие годы нашей дружбы всего раза два или три видела Шуру в штатской одежде (которая, кстати сказать, шла ему). И не случайно на его портрете работы моего отца из-под белого халата у Александра Александровича видны синие генеральские брюки с красными лампасами. Как солдат со штыком, так шел Вишневский со скальпелем вслед за нашими частями, двигавшимися на штурм Новгорода Великого, страстно беспокоясь о том, что наши медсанбаты не поспевают за быстро продвигающимися вперед войсками. Он досадует на плохую переправу через Волхов, где дорога вдоль берега забита войсками, и радуется, когда медсанбаты ухитряются вклиниться между ними, чтобы вовремя подать помощь штурмующим.

«20 января. Подъезжаем к городу. Слева по шоссе большие белые дома. «Вот где надо развернуть госпиталь», — решаем мы с Песисом. Каменные белые ворота, над ними красный крест и черными буквами написано: «Militärkrankenhaus»…[3]Идем в дом, везде нам чудятся мины, но, видимо, у победителей неизменно по-является потребность найти трофеи, и мы скоро забываем о минах. Правда, у меня этот инстинкт носит особый характер, и я преимущественно интересуюсь книгами и газетами. Очень любопытно узнать, чем жили, о чем думали эти люди. Ведь непроходимая стена встала между нами и ними, и стене этой больше двух лет.

Скоро мне удалось разыскать письма, документы, книги и газеты за 11 и 12 числа. В этой же комнате валялось громадное количество бутылок из-под французского шампанского. В одной из газет опубликованы новогодние речи Гитлера и Геринга. Тон их совершенно иной, чем в начале войны. Речь идет уже не о победе над всем миром, а о тяжелых испытаниях, которые предстоят Германии, и о напряжении, которое должно быть проявлено, чтобы спастись от разгрома. Кругом следы быстрой эвакуации. Внешний вид помещения напоминает собой то, что я видел при отступлении наших госпиталей. Видимо, сходство это не случайно…

Сели в машину и поехали дальше. Справа большое немецкое кладбище. Из кирпичей устроены памятники с большими железными крестами. Ровными рядами стоят эти кресты. По-видимому, так оке ровно, как стояли когда-то в строю люди, что теперь под ними лежат. Я бы это кладбище не уничтожал, а сделал над входом надпись: «Кто пришел к нам с мечом, от меча и погибнет».

Въезжаем на площадь: вокруг ни одного целого дома. Здесь масса войск, все двигаются дальше. Ведут пленного немца «издания 1944 года» — ободранный, грязный, без шапки, движения у него вялые, взгляд бессмысленный. Ведет его молоденький красноармеец, почти мальчик.

«Товарищ генерал, — обращается к Песису конвоир, — где здесь штаб дивизии?» — «Не знаю», — отвечает Песис. «Ищу, ищу, умаялся прямо!» Ничего ему не отвечая, мы идем дальше, к кремлю. Направо — памятник «Тысячелетие России», все его фигуры сняты, распилены и лежат на земле. Пожарский лежит на спине, замахнувшись мечом. Даже и лежащий, он угрожает врагам. Здесь же Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Крылов. Налево — Софийский собор, купол его разрушен. Внутри все покрыто инеем, но под ним все же можно рассмотреть часть фресок. В углу лежат убитые немцы — человек шесть. Это, по-видимому, умершие здесь тяжелораненые. Я внимательно рассмотрел их. Меня всегда интересовало, в каком виде в других армиях раненые солдаты поступают с поля боя в медицинские учреждения. Смотрю, лежит раненый с перебитой бедренной костью. Иммобилизация сделана очень слабо прибинтованными к ноге двумя короткими грязными палками. Жалкое подобие шины.

Из собора мы пошли к выходу из кремля в сторону моста. Немцы, отступая, ночью взорвали его, причем взрыв, видимо, был громадной силы — примерно на три километра вокруг взорван лед. Возвращаясь в кремль, встретили члена Военного совета 59-й армии генерала Лебедева, поздравили друг друга с победой…

20 января 1944 года в Москве был дан салют войскам Волховского фронта, освободившим Новгород».

В этой записи, которую я умышленно беру не сокращая, отчетливо проявляется характер Вишневского, его любознательность, жадность и зоркость глаза. Я вижу, как поразил его вид разгромленного Софийского собора и как ищет он взором под инеем на стенах уцелевшую кое-где дивную фресковую роспись, сделанную еще в XI веке русскими мастерами, и тут же, внизу, под ними видит убитых и раненых немецких солдат и тщательно рассматривает, как немцы накладывают «шину» на перебитую бедренную кость раненого.