В поисках утраченного героя - [16]

Угроза эта заключалась даже не в камнях заурожайников, а в последующем судебном преследовании. В полном соответствии с сюрреалистическим характером вышеописанного, этому преследованию подвергались не те, кто бросал камни, то есть заурожайники, а те, кто получал булыжником по башке, то есть оккупанты и фашисты.

После каждой битвы за урожай Шапиро непременно подавал в суд целый букет грамотно составленных исков, обвиняющих оккупантов и защищаемых ими фашистов в совершении всевозможных преступлений — от зверского избиения старика-араба до группового изнасилования демонстрантов. Все это представляло собой откровенную ложь, но, к несчастью, любой юридический процесс устроен так, что его итог или хотя бы скорость напрямую зависят от количества денег, заплаченных адвокатам. В этой ситуации Шапиро с его богатыми европейцами имел заведомое преимущество перед нищим армейским лейтенантом.

Вагнер вызвал нас исключительно в качестве свидетелей. Наши показания должны были позднее подтвердить, что солдаты армии оккупантов не поедают живьем беззащитных борцов за арабский урожай, предварительно подвергнув их нечеловеческим пыткам. Нам предписывалась роль пассивных наблюдателей — и только. Именно это Питуси пытался втолковать Беспалому, когда я догнал их уже на противоположном склоне ущелья. Бенда слушал недоверчиво: ему ужасно не хотелось разоружать старика Узи. Мы с Рокси подтянулись как раз вовремя, чтобы составить решающее большинство: я поддержал садовника по существу предложения, а пес — по долгу собачьей преданности. В итоге Беспалый нехотя вытащил обойму из автомата. Старик Узи обиженно лязгнул, зато остальные бойцы вздохнули с облегчением: одной опасностью меньше.

Демонстрация происходила наверху, но скандирование и пронзительные вопли заурожайников стали слышны задолго до нашего выхода на плато. Еще немного продвинувшись, мы оказались наконец в пределах видимости бескомпромиссной битвы за урожай. Ее кипучий эпицентр приходился аккурат на ту каменистую площадку, где Беспалый накануне вечером обронил с плеча своенравного старика Узи.

Демонстрантов я насчитал десятка три — может, больше. Их действия выглядели очень уверенными и организованными — в этом смысле люди Шапиро куда больше походили на армию, чем шесть-семь солдатиков, робкой кучкой сгрудившихся у тропы по другую сторону площадки. Это было заметно даже по форме одежды — ребята из поисковой группы не слишком отличались воинским единообразием: кто в драной куртке, кто в грязном свитере, кто в мятой гимнастерке… На фоне этой прискорбной расхлюстанности заурожайники смотрелись просто замечательно.

Одетые в цвета фаластынского знамени, с клетчатыми арафатками на плечах и противогазами на поясе, они явно руководствовались единым, многократно отработанным планом. Каждый четко знал свой маневр. Примерно треть демонстрантов исполняли функции операторов, снимая происходящее на видео со всех ракурсов и положений. На шеях у них болтались журналистские бейджики, внушительная надпись «пресса» украшала спины пуленепробиваемых жилетов. Другая треть предназначалась для камнеметания. Ее составляли крепкие, спортивного вида парни лет по двадцать — двадцать пять. К моменту нашего появления они временно бездействовали, ожидая команды и рассредоточившись на некотором расстоянии грамотным исламским полумесяцем.

Идейный центр заурожайников, напротив, представлял собой плотную компактную массу, состоящую из женщин среднего возраста и крайне агрессивного вида. Столь концентрированной степени стервозности мне не приходилось видеть нигде — даже в учительской комнате школы, куда я ходил подрабатывать в голодные университетские годы. Женщины скандировали заурожайные лозунги, сопровождая их синхронным выкидыванием кулаков вверх и вперед. Случалось и такое, что, устав, какая-нибудь демонстрантка расслабляла сжатый кулак, и тогда антифашистский жест превращался в свою полную противоположность.

Вообще, если бы не эта фашистско-антифашистская жестикуляция, скандирующие заурожайницы вполне могли бы сойти за ансамбль спиричуэлс из небольшой церковной общины где-нибудь в Алабаме. Словно для того, чтобы подтвердить это сходство, то одна, то другая хористка время от времени выступала вперед и, превратившись в солистку, принималась выкрикивать что-то совсем уже запредельное — как по смыслу, так и по уровню пронзительности звука.

Непосредственно перед фронтом своего военно-певческого коллектива тяжелыми шагами командора прохаживался сам Шапиро — вождь и идейный вдохновитель организации «За урожай». На голове его поверх небрежно повязанной арафатки красовалась широкополая ковбойская шляпа угольно-черного цвета. Гамму дополняла красная рубашка, зеленые штаны и ослепительно белые сапоги, что делало вождя похожим на клоуна, хотя задумка кутюрье наверняка заключалась в том, чтобы получше гармонировать с многочисленными фаластынскими флагами, которые демонстранты загодя закрепили на ближних камнях и деревьях.

— Стойте! — скомандовал Питуси. — Вагнер велел близко не подходить.

Но равшац и сам уже спешил к нам навстречу. Мы расположились на теплых от солнца камнях, метрах в пятидесяти от площадки.