В поисках утраченного - [2]

Подобный поворот меня встревожил. То, что началось как простая уборка, постепенно превращалось в утомительное посвящение. Я с нетерпением ждал, когда же все закончится, но содержимое шкафов казалось неисчерпаемым.

Примерно на этой стадии я наткнулся на большой сверток с дневниками — пятнадцать тетрадок в мягкой обложке, заполненных сжатым изложением событий. Я воспрянул духом. Может, эти дневники помогут мне собрать разбросанные кусочки мозаики в цельную картину?

Я разложил тетрадки в хронологическом порядке. Первая начиналась 12 июня 1966 года.

Моя мать удрала в Ванкувер, когда ей было девятнадцать лет. Она полагала, что основательный разрыв с семьей должен исчисляться в километрах. Мать сбежала 25 июня на рассвете в компании хиппи по имени Дофен. Сообщники поровну платили за бензин, по очереди вели машину и затягивались тонюсенькими сигаретами с марихуаной, собственноручно скрученными до жесткости зубочистки. Когда за рулем сидел Дофен, мать заполняла тетрадку. Ее почерк, поначалу очень аккуратный и плавный, быстро разукрасился завитками, в которых угадывалось воздействие ТНС дурманящего вещества, содержащегося в дыме марихуаны.

В начале второй тетрадки мать проснулась в одиночестве на Уотер-стрит. Она могла с трудом выговорить несколько фраз на ломаном английском и пыталась общаться с окружающими с помощью жестов и нарисованных в блокноте символов. В парке она познакомилась с группой увлеченных оригами студентов, ловко складывавших изящных рыбок из пестрой бумаги. Студенты предложили матери пожить в их перенаселенной квартире с подушками на полу гостиной и кроватью, уже оккупированной двумя другими девушками. Каждую ночь, часа в два, троица, теснившаяся на кровати, курила самокрутки и обсуждала буддизм.

Моя мать поклялась, что никогда не вернется на Восточное побережье.

Хотя события первых недель в Ванкувере были изложены очень подробно, в дальнейшем рассказ становился все более и более сжатым, видимо, тяготы бродячей жизни не оставляли времени для детальных описаний. Мать никогда не оставалась на одном месте более четырех месяцев, могла неожиданно сорваться в Викторию, затем в Принс-Руперт, Сан-Франциско, Сиэтл, Джуно и тысячу других мест, которые не всегда удосуживалась указать. Она перебивалась случайными заработками: предлагала прохожим на улицах стихи Ричарда Бротигана, продавала открытки туристам, жонглировала, убирала номера в мотелях, подворовывала в универсамах.

Так она провела пять лет. Затем, в июне 1970-го, мы оказались на центральном вокзале Ванкувера с двумя огромными вещевыми мешками, чуть не лопавшимися по швам. Мать купила билет на поезд до Монреаля, и мы пересекли континент в обратном направлении: она — свернувшись на своем законном месте, а я — уютно устроившись в ее утробе незаметной запятой пока еще не написанного романа.

Вернувшись домой, мать быстренько помирилась с моими дедушкой и бабушкой — стратегическое перемирие для получения передаточной надписи на чеке, необходимой ей для покупки дома. Без промедления она купила одноэтажный домик в Сент-Исидор-Джанкшен рядом с Шатоге, будущей южной окраиной Монреаля, но в то время еще сельской местностью с фамильными домами, незасеянными полями и впечатляющим количеством дикобразов.

Обременив себя закладной, мать была вынуждена искать работу и нашла — в Шатоге, в турагентстве. По иронии судьбы эта работа положила конец скитаниям ее юности и ее дневникам.

Последний дневник закончился страницей без даты примерно в 1971 году. Я закрыл тетрадку и глубоко задумался. Самым важным из всех упущений в обрывочных записях матери был Иона Дусе.

От моего случайного родителя осталась лишь пачка почтовых открыток, нацарапанных неразборчивым почерком; последняя датировалась 1975 годом. Я часто пытался разгадать тайну тех открыток, но разобраться в иероглифах так и не сумел. Даже почтовые штемпели давали больше информации, поскольку прокладывали дорогу, начинавшуюся на южной Аляске, поднимавшуюся к Юкону, затем спускавшуюся к Анкориджу и заканчивавшуюся на Алеутских островах, точнее, на американской военной базе, где мой отец нашел работу.

Под стопкой почтовых открыток лежал маленький мятый пакет и письмо от ВВС США.

Из письма я не узнал ничего нового. Пакет же пробудил забытые воспоминания. Теперь он был совершенно плоским, но когда-то Иона прислал в нем компас к моему дню рождения. Я помнил этот компас на удивление отчетливо. А как я мог забыть? Это было единственное вещественное доказательство существования моего отца — путеводная звезда моего детства, восхитительный инструмент, с которым я пересек тысячу воображаемых океанов! Под какой из мусорных гор покоится он сейчас?

Я лихорадочно прочесал бунгало сверху донизу, опустошая ящики и буфеты, копаясь на всех полках и под коврами, заползая в самые темные закоулки.

И только в три часа ночи я нашел его между огромной подводной лодкой и зеленым мусоровозом на дне картонной коробки, задвинутой на чердачные стропила.

Годы не улучшили внешний вид скромного компаса, пятидолларовой вещицы, скорее всего валявшейся около кассы в скобяной лавке Анкориджа. К счастью, длительное соседство с металлическими игрушками не размагнитило его иглу, настойчиво указывавшую вроде бы на север.