В поисках молодости - [41]

на столе —

ницше,

еще фриче,

биржишка,

гуттаперчевая манишка,

скучно, печально.

подавился подогретой

вчерашней котлетой.

Как-то ко мне заглянул Пятрас Цвирка, и Моркунас, позвав нас в свою комнату, показал толстую кипу бумаг — это были его стихи (каждое стихотворение не менее чем в десяти вариантах). Несколько он нам прочитал. В то время патриотически настроенные поэты писали стихи про Вильнюс, который захватили поляки. Моркунас тоже написал про Вильнюс, и его стихи звучали примерно так:

бом, бом, тили-бом,

вильнюс, ты теперь не наш

бом, бом,

чах, бах, тили-бом,

эй, скорей на абордаж!

вильнюс снова будет наш!

трах-тарарах, бум, бам!

И т. д. и т. п.

К стихам были приложены и ноты.

— Знаешь, Пранас, это очень интересно! — сказал Цвирка. — Дай нам бумаги — мы тоже попробуем написать что-нибудь подобное, то есть, как ты говоришь, имажинистско-дадаистские стихи…

— Прошу, прошу! — сказал Моркунас, вручая нам листы бумаги и хорошо наточенные карандаши. — Пишите, я уйду в другую комнату…

— Ладно, можешь оставаться, — сказал Цвирка. — Ты нам не помешаешь. Только смотри на часы. Будем писать ровно десять минут.

Моркунас взял часы, а мы с Пятрасом налегли на стол. Десять минут истекло, и Цвирка воскликнул:

— Имажинистский шедевр готов! Послушай!

Он прочитал какую-то длиннейшую окрошку из слов, которая ничуть не уступала творчеству Моркунаса. Нечто подобное изготовил и я.

— Ну уж нет, мужики! — серьезно сказал Моркунас, выслушав наш бред. — Я не верю, что вы эти стихотворения сделали на месте. Вы их раньше написали. Вы же видите, сколько бумаги я извожу, пока у меня что-нибудь получится…

— Не знаю, как Антанас, — сказал Цвирка, — но я уж точно не подозревал, что ты такие стихотворения пишешь. Как же я мог заранее заготовить? Послушай, Пранас, мы тебе дарим эти произведения. Кажется, ты собираешься издавать сборник — можешь их использовать…

— Вот-вот, — подтвердил поэт. — Мой сборник уже в типографии. Он будет называться «Поет дегенерат…». Я хочу поиздеваться над мещанами. Отсюда и название… А ваши стихи — нет… Все-таки авторское право… Так нельзя…

— Насчет авторского права не волнуйся, — сказал Цвирка. — Это чепуха, тем более что мы сами согласны… — Он взял лист, заполненный Моркунасом. — Любопытно. Я не вижу больших букв.

— Да, да, в моей книге не будет ни одиой большой буквы… Даже имя и фамилия будут начинаться с маленьких.

— Все это прекрасно, — сказал Цвирка. — Но я вот что тебе скажу, братец: песнями дегенерата никого не удивишь…

— А я и не хочу удивлять, — покраснев, стал оправдываться Моркунас. — Я хочу мещанам сунуть колючку под хвост, понятно?

Все-таки Моркунас, видно, послушался совета Цвирки, а может быть, по ряду других причин его сборник из печати не вышел. Можно себе представить, какой бы шум он вызвал, если одно-едииственпое стихотворение пранаса моркунаса (будем придерживаться его орфографии), под названием «смехопев», позднее помещенное в первом номере «Третьего фронта», критика склоняла несколько лет.

Через месяц-другой я перебрался в другую комнату по той же улице — к Генрикасу Блазасу. Он с женой жил на втором этаже, в двух комнатах, а третью сдал мне.

В газете «Студент» я напечатал во второй раз написанные путевые впечатления. За них никто не заплатил мне ни цента — как и за все, что я здесь печатал.

Примерно в то же время я испытал свои силы и в области литературоведения. Для семинара, которым руководил Тумас, я написал работу об «Утопленнице» А. Венуолиса, которую любил еще с детства. Моя работа понравилась профессору.

— Надо бы ее опубликовать, голубчик!

И профессор написал рекомендательное письмо редакции журнала «Просветительная работа», где и напечатали мой доклад. Позднее он вышел отдельной книжкой.

Райла писал мне из деревни: «Нам надо держаться вместе». Ему не нравилось, что в «Студенте» начал сотрудничать Пятрас Юодялис. «Что ни говори, Юодялис — представитель реакционной буржуазии, хоть и прикрывающийся либеральностью…» Кроме того, в «Студенте» выступил и Йонас Коссу-Александравичюс с сонетом, который кончался следующими строками:

Я все отчетливее понимаю

Ничтожность лирики, сонета

Перед величием природы в мае.

Когда-нибудь я справлю тризну

По смыслу, по всему на свете,

Пойму: нет цели ни в стихах, ни в жизни.

«Появление Коссу-Александравичюса в «Студенте» меня обрадовало, — писал Райла. — Гордый поэт раньше иначе выражался о своем творчестве и говорил, что без больших гонораров не будет помещать своих стихов во всяких «пакостных» изданиях… А вот и поместил! Об его стихах могу сказать, что и я от души согласен с последними «бурными» строками сонета».

Я все серьезнее думал о литературе. Вспомнив, как много общего было у меня в этих вопросах с Райлой, я предложил ему поселиться вместе со мной. Райла согласился. Мне казалось, что вместе мы сделаем что-то значительное. В это время я снова начал подумывать об издании первой книги рассказов. Райла меня горячо поддержал: «Как я отношусь к изданию «Человека между пилами»? Очень хорошо… Фашисты и клерикалы теперь молчат — самое время, потом можно пропустить момент».

В конце сентября Райла приехал в Каунас, купил тахту и поставил в моей комнате. Из окна виднелся пустой двор, складик — и все, даже ни единого дерева. Мы об этом не думали. С первого же дня мы окунулись в разговоры о литературе, поэзии, о моей новой книге.