В поисках Ханаан - [105]

Октя не знала, сколько прошло времени. Казалось, будто ее накрыли с головой мохнатым серым одеялом, которое душит, давит грудь, не дает дышать. И не было сил его сбросить. Когда открыла глаза, увидела пухлые шапки снега на крыше противоположного дома. И вдруг почудилось, будто кто-то шепнул: «Разбитому кораблю попутного ветра не бывает». Откуда это про разбитый корабль? Ах, да. Здесь, на Петровке. В серой тетради. Смятые паруса, полузатонувший барк. «Неужели мы все на этом полузатонувшем корабле? Бежать! Бежать отсюда!» – Начала лихорадочно напяливать пальто, сапоги. Внезапно остановилась в растерянности: «Куда бежать?» Где-то совсем рядом прошелестел тусклый безжизненный голос: «Ибо живу я среди народа, влекомого к пропасти»…

Она бесцельно, не отдавая себе отчета, бродила по улицам. Уже вечерело, когда добралась до Обуховки. Мать долго возилась с цепочкой.

– Проходи. – Они вошли в комнату, Октя села на диван. – Как погода? – Спросила мать. – Холодно, – отрывисто сказала Октя и замерла в молчании.

Она безразличным взглядом следила за матерью. А та, повязанная белым передничком, смахивала пыль с фарфоровых статуэток, чинно выстроившихся на старом потертом «Беккере». Метелочка из перьев порхала в ее руке. «Точно горничная», – с неприязнью подумала Октя. Они долго молчали. И это было так тягостно и неловко, что не выдержала.

– Как ты живешь? – Спросила она. Мать близоруко рассматривала какую-то щербинку на фарфоре, выпрямилась.

– В общем – неплохо. Раз в неделю отовариваю свой заказ в распределителе. Ты ведь знаешь, я персональная пенсионерка, – со значением сказала она, как-то сразу приосанившись. Октя рассеянно кивнула в ответ. – Продуктов хватает. Убираем, готовим по очереди. Неделю я, неделю – Женя. Но все это не в тягость. Раньше, помнишь, у меня до хозяйства руки не доходили. Жила на казенных харчах. Все в бегах была, в делах. А теперь занимаюсь этим с удовольствием. Едим все диетическое. Легкое. По воскресеньям ходим с Женей на рынок. Но там такая дороговизна – не подступиться. Да, совсем забыла! – Лицо матери оживилось, вспыхнуло. – Встретила как-то Машу. Покупала виноград. Представляешь, зимой – виноград! Это при ее-то пенсии. У меня на двадцать рублей больше – и то не позволяю себе такой роскоши. Я, конечно, поинтересовалась: «Ты что это шикуешь?» Улыбается. «Правнуку», – говорит. Всегда была себе на уме. – Глаза у матери стали строгие, проницательные, точно вернулась в прежние времена. – Помню, из Германии скатерть привезла. С кистями. Мне, конечно, ни слова. Знала, что по головке за такое дело не гладят. Прихожу однажды, на столе – скатерть. Спрашиваю: «Откуда?» Замялась. Молчит. – Мать снизила голос чуть не до шепота, – Думаю, у нее до сей поры остались еще те, старые запасы. Иначе – с каких это шишей зимой – виноград?! А ты как считаешь?

Окте стало невыносимо тоскливо, точно опять накрыли ее с головой мохнатым тяжелым серым одеялом. И нигде ни щелочки, ни просвета.

– Мама, – спросила она с запинкой Елизавету Александровну, – что делать с твоими бумагами? С твоими записями об Испании? Там ведь целый чемодан набрался. Лицо Елизаветы Александровны погасло. Она безразлично пожала плечами:

– Все это теперь никому не нужно. Выкинь. Сожги.

– Я нашла среди бумаг ту испанскую фотографию.

Можно я возьму ее себе? – Спросила деланно спокойным тоном Октя. А внутри все задрожало, как туго натянутая струна. – Кстати, где этот Карлос теперь? Что с ним?

Рука матери взметнулась над головой. Перья заколыхались, зашевелились в воздухе, точно от порыва ветра. «Будто плюмаж, – едва подметила про себя Октя, – головной убор старого воина».

Мать, внимательно глядя на Октю, тихо произнесла:

– Его посадили. Потом, в конце, когда я была уже здесь, расстреляли.

– Где? – Выдохнула Октя.

– Там городок был с таким трудным названием.

Погоди, кажется, Алькал. Громадная старинная тюрьма с башенками. Неподалеку был аэродром.

– Кто расстрелял его? Фашисты?

Елизавета Александровна запнулась. С неохотой вытолкнула из себя:

– Нет, наши.

– Мама, ты что-то путаешь! – Октя вцепилась в ее руку. – Ты путаешь. Не может быть!

– Что ты понимаешь? – Вспыхнула Елизавета Александровна давно забытым огнем. Глаза непримиримо блеснули. – Нас со всех сторон окружали фашисты. Народный фронт раскалывался врагами. И в этой неразберихе бдительность нужна была – как воздух. А он переметнулся к социалистам. Это было предательство. Вам теперь этого не понять…

– Отчего же? – Перебила ее Октя и устало откинулась на спинку стула. – Борьба за чистоту рядов. Шаг влево, шаг вправо – стреляю без предупреждения, – она усмехнулась, – чего уж проще. Кстати – как ты назвала этот городок? Алькал? Поздравляю! Хорошенькое место вы выбрали для своих игр. Это родина Сервантеса.

– Нам было не до того, – отрезала Елизавета

Александровна. Несколько минут она сурово молчала, поджав губы и насупившись. Внезапно в изумлении вскинула брови. – А знаешь, ты, кажется, права. Наша столовая выходила фасадом на площадь, где был памятник Сервантесу. И отель назывался «Сервантес». Там жили наши советники.

– Мама, – прервала Октя, ей вдруг невыносима стала и эта комната, и мать с метелочкой в руках, – я должна сегодня ночью уехать. Квартиру освободила. Документы сдала на оформление. Остальное подождет до приезда Жени. Вот здесь все написано. – Она протянула матери бумаги.