В поисках единорога - [61]

Выслушав их, мы построились боевым порядком, точно на войне, взвели арбалеты и только тогда, очень медленно, приблизились к разоренному, развороченному горящему лагерю, вопиющему о грабеже и кровавой бойне. Посреди него лежали бездыханные тела трех негров, двух арбалетчиков и фрая Жорди. Однако Черный Мануэль, кинувшись к монаху, завопил, что тот жив. Мы все собрались вокруг — мертвенная бледность покрыла его лицо, в животе зияла громадная рана, из которой с каждым вздохом выплескивались волны крови. Было ясно, что он вот-вот умрет. Это добавило последнюю каплю к нашим несчастьям, и все мы разрыдались, как дети. Фрай Жорди, услышав плач, открыл глаза, узнал нас и едва заметным движением руки велел мне подойти ближе. Я повиновался, приподнял ему голову, и тогда совсем слабым, прерывающимся голосом он поведал мне, что рог единорога зарыт в самой большой из сожженных хижин (позже мы там покопались и нашли его), и осведомился, не окажу ли я ему очень важную посмертную услугу. Сквозь бурные слезы я пообещал сделать все, чего бы друг ни пожелал, и он попросил, чтобы по возвращении в Кастилию я взял под свое покровительство Черного Мануэля, дал ему свободу и возможность достойно зарабатывать себе на жизнь. Я обещал, поклявшись Господом и Пречистой Девой сдержать слово. Кроме того, фрай Жорди хотел, чтобы после кончины мы сварили его, отделив таким образом мясо от скелета, и забрали кости с собой, а потом похоронили их в христианской земле, в каком-нибудь монастыре его ордена. И я поклялся вечным спасением души моей: если не угодно будет Господу призвать меня раньше срока, так и поступлю. Умиротворенный, он попросил нас помолиться, и мы молились, пока фрай Жорди держал за руки Черного Мануэля, плакавшего горше всех, крепко стиснув ладони негра в своих. Но вот веки его сомкнулись, пальцы разжались, и мы поняли, что его больше нет с нами. Когда я вспоминаю о его смерти, даже сейчас меня утешает мысль о том, что этот святой человек сделал свой последний вздох окруженный любовью, в объятиях друга. Недаром ведь утверждал римлянин Цицерон, будто и вода, и огонь, и деньги не столь потребны нам, как истинная, бескорыстная, преданная дружба.

Потом я отправил одних в дозор вниз по ручью на случай нового нападения враждебно настроенных туземцев, а другим приказал вырыть яму поглубже для покойников. Остальные же во главе со мной набрали кучу хвороста и сожгли тело фрая Жорди за неимением подходящего сосуда, чтобы его сварить. Когда он как следует обгорел, мы взяли самые крупные кости и череп и уложили их в мешок. Закопав остальное вместе с трупами товарищей, поставили на могиле деревянный крест и отправились в путь, дабы более тут не задерживаться. Продвигались с предельной осторожностью, поскольку явно очутились в очень опасном краю, кишащем врагами. На ходу рассуждали, как теперь разумнее действовать, и сошлись в едином мнении, что страна мавров, должно быть совсем рядом, раз здесь лютуют охотники за рабами — никто иной не мог сжечь наш лагерь, убить белых и увести черных. Поэтому все согласились, что нужно отпустить наших темнокожих спутников, чтобы уберечь от плена и унижений. Ведь эти люди так старательно нам служили, оставили ради нас свои дома и сородичей, не рассчитывая на какое-либо вознаграждение. Так что я распорядился сделать перерыв на отдых и сказал неграм, мол, поблизости рыщут работорговцы, которые только и норовят их всех переловить и продать маврам, а мы столь малым числом не сумеем их защитить. Те, похоже, ничего не поняли, пока Черный Мануэль не растолковал им подробно. И тогда они с невыразимой грустью по очереди стали подходить ко мне и целовать руку, потом развернулись и побрели обратно, в том направлении, откуда мы пришли. И Черный Мануэль ушел за ними, самым последним. Но, удалившись уже на довольно большое расстояние, он передумал, вернулся к нам и заявил, что не оставит нас, что должен следовать за мной туда, куда я несу кости фрая Жорди, и что отныне он мой раб, ибо никому другому служить не желает. Перед лицом такой верности, такой нерушимой дружбы и такого почтения к памяти доброго монаха я обнял его и ответил, что он может идти с нами, но не как раб или слуга, а только как равный.

Вскоре землю окутала тьма, и мы переночевали без всякого укрытия, в глубокой яме от пальмы, выкорчеванной ураганом. Я спал лишь урывками, как и все прочие, потому что каждый потихоньку про себя гадал, какие еще испытания принесет нам завтрашний день, а какие — дни грядущие.

Едва занялась заря, мы выбрались из углубления, позавтракали скудными объедками вчерашней трапезы и вновь продолжили свой путь, будто знали, куда идти. Следовали вниз по течению ручья, уверенные лишь в одном: ручьи впадают в реки, а реки ведут к морю. За три дня мы ни с кем не столкнулись и никого не видели, охотились совсем мало, но быстро оставляли позади лигу за лигой. А на четвертый день с утра заметили догоняющего нас негра, из тех, с кем недавно простились. Добежав до нас, он бросился ниц и, рыдая, обхватил мои колени, я же велел ему подняться и объяснить, в чем дело. Перемежая свой рассказ стонами, он сообщил, что их пленили и обратили в рабство подданные царя Мономотапы, но ему удалось вырваться на волю. Из разговоров чернокожих стражников он успел понять, что означенный Мономотапа — могущественный повелитель золотых копей и каждый год ему требуется множество рабов, чтобы трудиться на рудниках. Помимо золота его подданные добывают медь и слоновую кость и продают все это маврам и чужестранцам, прибывающим из далекого далека в деревянных домах, которые плавают по волнам. Еще беглец узнал: чтобы добраться туда, где кончается суша и кругом одна вода, нужно сделать более сотни дневных переходов. И вся эта земля принадлежит царю Мономотапе.