В поисках Дильмуна - [15]

В 1835 и 1836 гг. Роулинсон скопировал значительную часть более доступного древнеперсидского текста. Три-четыре раза в день он взбирался по крутой скале к подножию надписи, устанавливал на сорокасантиметровой полке короткую лестницу и работал, «стоя на самой верхней ступеньке безо всякой опоры». «Опираться приходится на скалу, — писал Роулинсон, — и при этом левой рукой держать тетрадь для записей, а правой — карандаш». Ничего не зная об исследованиях филологов в Европе, он принялся за дешифровку добытого с таким трудом материала и к 1839 г. ухитрился прочесть почти половину надписей. Но тут афганская война вьр нудила его отправиться в Индию и Афганистан; позднее мы видим его в роли политического уполномоченного в Кандахаре, на юге Афганистана. Лишь в 1843 г. он смог вернуться к изучению клинописи: в декабре того же года его назначили политическим представителем в Багдад.

Это был тот самый год, когда Ботта поразил мир открытием алебастровых плит с надписями в Хорсабаде на Тигре, а Лэйярд лихорадочно добивался средств на раскопки Нимруда и Куюнджика. Однако Роулинсон остался верен Дарию Великому и следующим летом отправился верхом за двести с лишним километров до Бехистуна, чтобы снять полную и более точную копию с надписей, выполненных на древнеперсидском и эламском языках. Добраться до эламского текста было труднее, потому что здесь большая часть полки обрушилась, и Роулинсон завершил работу, стоя на лестнице, опиравшейся на другую лестницу, положенную горизонтально над провалом глубиной более ста метров. В следующем году он переработал свой перевод от 1839 г., и в 1846 г. тот был опубликован Королевским азиатским обществом в Лондоне.

Год спустя, пока Лэйярд извлекал из-под земли огромные количества клинописных табличек в Куюнджике, Роулинсон снова вернулся в Бехистун, чтобы попытаться снять копию надписи Дария на вавилонском языке. Это оказалось еще труднее, чем копирование двух первых версий. Древнеперсидский и эламский тексты были высечены в нижней части плит, и к полке под ними можно было подняться по выступам на скале, а вавилонский текст помещался выше них, и по обтесанным плитам добраться туда было просто невозможно. Сверху над текстами нависал скальный карниз, так что и оттуда было не подступиться. Роулинсон не знал, что предпринять, но тут «один пылкий юный курд» вызвался решить задачу. Поднявшись по расщелине слева от надписей, он вбил в трещину колышек с веревкой и пересек с другим концом веревки почти гладкий выступ над текстами. Второй колышек он вбил с другой стороны и на висящей поперек надписи веревке устроил нечто вроде сиденья. После этого, следуя указаниям Роулинсона, курд снял мокрой бумагой слепки всего вавилонского текста.

С новой добычей Роулинсон возвратился в Багдад и следующие четыре года (в них вошел двухлетний отпуск в Лондоне — его первый отпуск за двадцать два года)¹ посвятил дешифровке вавилонского языка и письма. При этом он столкнулся с неожиданными трудностями, потому что один и тот же знак нередко обозначал совсем разные слоги. Это дало повод для широкой критики толкований Роулинсона, когда он выступил с ними сперва на лекциях в Лондоне в 1850 г., а затем, в 1852 г., и в печати. Если у этих знаков и впрямь столько разных значений, говорили оппоненты, то сами вавилоняне не могли знать, что подразумевается, не могли читать собственное письмо…

Однако в 1857 г. дешифровка Роулинсона подтвердилась, и критики смолкли. В том году сам Роулинсон и еще три филолога, работавшие над проблемами вавилонского языка более или менее независимо от него и друг от друга — Хинкс в Ирландии, Опперт в Париже и Фокс Толбот в Лондоне, — получили предложение Королевского азиатского общества представить в запечатанных конвертах каждый в отдельности свой перевод текста, недавно обнаруженного преемником Лэйярда при раскопках на севере Ирака. Когда конверты были некрыты, жюри в составе пяти членов Общества установило разительное сходство переводов. Оно оказалось настолько велико, что некоторые слова полностью совпали. То, что письмо Вавилонии и Ассирии можно читать, больше не подлежало сомнению[11].

Не стану извиняться за долгий рассказ о первых раскопках в Куюнджике и Хорсабаде и о дешифровке клинописи. Из сказанного вытекает, что силой обстоятельств к тому времени, когда Лэйярд и Ботта раскопали дворцы неведомой цивилизации с надписями на камне и с архивами глиняных табличек, другие исследователи вплотную подошли к прочтению языка этих надписей и архивов. Через два десятка лет после открытия первой плиты в Хорсабаде мир узнал историю Ассирии, а писанную ее царями на стенах их собственных дворцов.

Ассирия и Вавилония отчетливо предстали взору ученых, а заодно (хотя тогда этого никто не подозревал) нее было подготовлено к возрождению на исторической сцене Дильмуна.

Выше говорилось, что первые надписи на больших алебастровых плитах были раскопаны Боттой в Хорсабаде в Месопотамии в 1842–1843 гг. В 1850 г. они были опубликованы во Франции; в это же время Роулинсон в Лондоне читал лекции о бехистунских текстах. В 1861 г., через четыре года после того как Королевская Азиатская академия подтвердила прочтение клинописи, во Франции появилась полная публикация хорсабадских надписей с переводом. Оказалось, что они в разных оборотах содержат девятикратно повторенный полный отчет о событиях, происходивших во время правления некоего Шаррукина, царя Ассирии. Причем описание военных походов против иудеев позволило совершенно точно установить, что Шаррукин — ассирийский царь Саргон, упоминаемый Исайей.