В поисках цветущего папоротника - [7]

– Нам за геройский подвиг и за ранения отпуск положен. Залечим раны, да поедем с тобой на Кубань. Мабуть, и хороши персиянки, а только наши девки – краше, сам увидишь. Пристроим тебе на рукав шинели нашивку за ранение, над ней – эмблему пулемётчиков, шитую золотом. Чем не жених? Любая краля польстится. Гляди, Алесь, из богатой семьи выбирай, каб земельки – вдоволь.

Вздохнул:

– Эх, как же хорошо у нас в степи по весне… душа расцветает, – и тут же застеснялся сказанного, – нешта я дюже расчувствовался. Стихи-то не забыл? Почитай про васильки, коли помнишь.

– Помню.

Негромко, нараспев читает Алесь любимые строчки:

– Ад родных ніў, ад роднай хаты…

Древними временами от стихов повеяло, когда собирали подневольных девушек на панском дворе с наказом золотые пояса ткать, повторяя узоры персидские. Но думки девичьи за окошко тянутся: там под голубым небом лес темнеет, река серебрится, рожь к земле клонится. А по обочинам поля – васильки головы подняли.

– …І тчэ, забыўшыся рука,

Замiж персідскага ўзора,

Цвяток радзiмы васілька[13].

* * *

Солнце медленно и лениво тонуло в сгустившихся багровых облаках, завершая длинный, бестолковый день: не дождались Алесь с Кочубеем поезда. А на станцию Акстафа надо попасть обязательно: там ждал урядник, с которым оставили они своих коней. Оттуда походным порядком на Джульфу и далее в Персию.

– Эй, казачки, откуда и куда путь держите?

К Кочубею с Алесем подступился юнкер в распахнутой шинели. Бледное лицо, красные воспалённые глаза.

– Из отпуска после госпиталя, ваше благородие, – привычно отрапортовал Алесь, – направляемся в Персию, к месту дислокации части.

Юнкер покачнулся, дохнуло перегаром:

– Какая к чёрту дислокация, казаки, если со всех фронтов войска бегут. Что нам Персия и англичане, здесь надо родину-матушку защищать. Временное правительство войска собирает, подмоги требует.

– Я, ваше благородие, никому акромя государя-императора не присягал, – отрубил Кочубей. – Ваши енералы его приневолили отречение подписать, сами ту кашу и хлебайте.

– Ах ты, скотина! Ты за эти слова поплатишься! – в дрожащей руке появился наган.

– Сопли вытри, прежде чем в казаков стрелять, ваше благородие. На фронт, небось, не поспел…

Кочубей вырвал оружие, швырнул на землю, а самого юнкера с силой оттолкнул к сгрудившимся рядом приятелям, зашумевшим:

– Арестовать его! В суд! По законам военного времени!

– Слухав бы Бог пастуха, так всё стадо бы передохло, – усмехнулся Кочубей, – ходим, Алесь, надоели мне эти благородия хуже редьки горькой.

6

– Міхась, чаму дагэтуль курэй не пакарміў? – рассердилась Ева. – Просто беда: всё с книжкой да с книжкой. Как будто дома дел нету. І вады прынесці трэба.[14]

– Сейчас, – белоголовый мальчонка захлопнул книжку, засунул её под резинку широких полотняных штанов и схватился за ведро. Пробегая по двору, дал подзатыльник младшему брату:

– Не буду табе чытаць ўвечары: ты абяцаў курэй пакарміць.[15]

– Сейчас, – кивнул головой меньшой, но с места не сдвинулся. Гусеница, переползающая с одного капустного листа на другой, полностью завладела его вниманием. Если бы так изогнуть ручки глиняного кувшина…

– Няма бацькі, вось і вырастаеце лайдакамі[16], – вздохнула Ева.

– Не, мы сейчас, – мальчишки переглянулись, засмеялись и занялись бесконечными хозяйственными делами.

* * *

Только когда сели ужинать, Михась вспомнил:

– Ева, цябе дзядзька Язэп клікаў.[17]

– Зноў? О, божа, – Ева подозрительно посмотрела на брата. – Ты ў чымсьці правініўся?[18]

Михась ответил безукоризненно честным взглядом и отрицательно покачал головой.

* * *

Иосиф, которого все звали по-белорусски Язэп, был справным хозяином. Семь десятин земли давали неплохой урожай, да и живность: несколько коров, пара лошадей, козы – позволяли не волноваться о завтрашнем дне хотя бы настолько, насколько это возможно в беспокойное военное время. По-соседски Иосиф помогал Еве пахать её небольшой участок, взамен Михась пас коров, ухаживал за лошадьми. Случались и каверзы: зачитается Михась, забудет про бурёнок, забредут они на чужое поле – хозяину урон за потраву, а Михасю – быть драному за уши. Уж хозяин не преминёт.

Из материнского кофра достала Ева сорочку с вышитым воротом и проймами, широкую юбку с оборкой, глянула мимоходом в зеркало: за два года девочка-подросток превратилась в привлекательную барышню с вьющимися русыми волосами, выбивающимися из-под платка, глубокими серыми глазами и пухлыми губами, алыми без всякой помады. Вот только большие натруженные руки да обветренная кожа на загорелом лице не могли скрыть ежедневные тяготы жизни.

– Вот и хорошо, что пришла, – Иосиф только что подоил коров и, стоя в сенях, процеживал молоко.

Одобрительно осмотрел с ног до головы:

– Заневестилась, девка. Проходи в хату, разговор есть.

Через несколько минут и сам зашёл в комнату, переодетый по-городскому: в коричневых брюках, синей сатиновой рубашке. Красавцем не назовешь, но крепкий, с цепкими прищуренными глазами и большим кривоватым носом. Походил по комнате, собираясь с мыслями:

– Задумал я, Ева, хозяйку в дом взять, сама видишь, вся женская работа на мне. Подумай, как ты? Пошла бы? Знаю, хвосты за тобой есть. Не обижу, голодными ходить не будут.