В поисках Человека - [20]

– Власть?

– Да, что-то вроде внутренней силы. Она жила убеждениями, и это позволяло ей сопротивляться неврастении, что гложет нас всех. Какая-то моральная непримиримость.

– Что же в этом опасного?

– Плавтина без конца напоминала нам о нашей посредственности и компромиссах – двух столпах, на которых зиждется власть Гальбы и его триумвиров, от которых здесь никто не может ускользнуть.

– Мне кажется, Отон и его союзники…

– Отону больше никто не союзник. Не я, и уж точно не близнецы. Да и самого его они купят. Сильнее всего он жаждет славы. И они ему ее дадут, а взамен попросят малого: вас.

– Меня?

Собеседница холодно улыбнулась.

– Ничто не встанет на пути их планов.

Плавтина почувствовала, как сердце забилось в груди.

– Зачем вы мне все это рассказываете?

– Я не верю, что вы можете погибнуть так легко, что она ничего не предусмотрела для вашей защиты. Вы, без сомнения, – ее самый… интересный опыт. Вы живы, под вашей кожей пульсирует плоть.

Дискомфорт Плавтины от того, что ее касалась рука Флавии, усилился, стал почти физическим, будто щеку закололо. Ее собеседница поняла это и надавила сильнее, ее пальцы сжались жадно, хищнически. За кажущейся непоколебимостью этого существа бушевал яростный голод, желание, природы которого она не знала. Флавия наклонилась к Плавтине и глухо продолжила:

– Вы этого не знаете… да и они тоже… но прежняя Плавтина располагала необычными ресурсами.

– Я не понимаю.

– Я тоже. Она не знала неудач в своих проектах. Я всегда старалась поддерживать с ней союз.

– Я думала, вы дружили.

– Посмотрите вокруг. Видите хоть что-нибудь, способное вдохновить на дружбу? Я и так наговорила лишнего, предупредив вас. Прощайте, Плавтина.

Будто с сожалением она отвела руку, потом сделала несколько шагов назад, не отрывая взгляда от молодой женщины. Наконец она исчезла в толпе, оставив Плавтину в одиночестве и задумчивости. Как она и предчувствовала с самого начала, все это – присутствие прежних сторонников, триумф, Двор, собравшийся с большой помпой, – было лишь ловушкой. В ней начала подниматься паника. Она не знала, как выбраться из дворца. Направилась в другую сторону, к выходу, просочилась между ног у безразличных гигантов, прижалась к стене. Надо бежать. Интеллекты, населяющие это место, слишком сильны для нее, а охрана никогда ее не пропустит. Что же делать?

«Что делать?»

Голос – нет, нечто большее, множество глубоких голосов, так тесно переплетенных, что казались одним целым. Плавтина вздрогнула; она не могла определить, откуда он идет. Заинтересовавшись, она обернулась. И в двух шагах увидела статую, стоящую в округлой нише, украшенной чрезмерным изобилием барельефов. Статуя изображала съежившегося на корточках старика, погруженного в размышления. Лицо его – человеческое, с презрительным и мрачным выражением – заросло взъерошенной бородой – такое выражение пристало бы не мудрому стоику, а скорее циничному философу, вроде того, кто остановил армию Александра, велев тому отойти и не закрывать ему солнце. В руке у него был короткий посох с матовым шаром на конце. На шаре сидел орел, расправляющий крылья; у его лап ползла змея. По обе стороны алтаря этого скрюченного божества висели кадильницы, откуда неторопливые спирали дыма поднимались до самого потолка, где их рассеивали сквозняки.

– Вы мне что-то сказали?

– Вы же слышали (восприняли разумом (благодаря этому любопытному скрещиванию (ноэма и воплощения (биологического (не человеческого)))), – ответила статуя, – (и я этому рад).

В первый раз с момента ее появления в Урбсе вычислительное существо обратилось к ней разумом. Однако эта манера разговора не походила ни на что, слышанное ею прежде. Если слова – как у человека, так и у ноэма, – строились диахронически, сознание этого существа расходилось множеством векторов во множестве измерений одновременно. Казалось, его мысли тесно в скудных концептах человеческих языков, и она взрывает их бесконечным множеством параллельных отступлений – как намеренно ограниченные нити, ведущие к более широкому целому; как макрокосмосы, каждый из которых содержал в себе множество вложенных миров. Контакт с этим фрактальным существом дезориентировал Плавтину, хотя оно и прилагало большие усилия, чтобы опуститься на ее уровень.

– Во имя Концепта, – простонала она. – Кто вы?

– Мы знаем друг друга (еще по древней (древней для вас, а не для нас) истории (так что вы нас узнаете)).

Она сконцентрировалась, вгляделась в каменные черты.

– Вы Анаксимандр… монадический модулятор! Ойке сказала мне, что наши пути пересекутся! Я не та Плавтина, которую вы помните. На самом деле мы с вами никогда не встречались.

– Различие (такие, как мы, видят тождественность идентичности и различия) – не имеет значения (или имеет, но только в вашей ограниченной перспективе (которая для нас не несет никакого смысла (ведь для нас важна только одновременность (хронология в вечности)))).

Плавтина рассмеялась – она была рада найти хоть какого-то союзника.

– Ойке сказала мне, что вы говорите странно, и она на этот счет не ошибалась.

– Она ошибалась (хорошенькая же благодарность (а Ойке не занимать нахальства (это дружеское воспоминание))), – ответил Анаксимандр со смесью притворного негодования и подлинной нежности. Мы (этот интерфейс, который также вел беседу (в другом пространстве-времени (это ограниченная точка зрения на существование) с Ойке) упрощаем одновременность (то есть единство одного и множества) нашей мысли (которая для нас есть лишь одно из свойств самого существования (как распространение нашей внутренней сущности (одинаковой как здесь, так и везде))) в нечто почти линейное и понятное для вас.