В поисках Человека - [152]

Женщина грациозно поднялась, почти стекла с кресла, и приблизилась. Каждое ее движение, казалось, колеблется между шагом и танцем, будто вся древняя красота человеческого тела сосредоточилась в одной точке. Несмотря на ужасные выводы, к которым Плавтина пришла в своих снах, несмотря на уверенность, что перед ней – непревзойденная убийца, самое виновное создание в истории, сердце Плавтины сжалось при виде этого обломка античной красоты. И ни за какие блага мира в этот момент они не отвели бы глаз друг от друга – и Плавтина была не в силах шевельнуться, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Женщина проигнорировала остальных, несмотря на глубокий поклон, адресованный ей Отоном. Она не заметила, как гнев затуманил глаза проконсула, когда он понял, что не сумел удержать ее внимание. Она ничего не видела, потому что глаза у нее затуманились, когда она остановилась напротив Плавтины и склонилась к ней, так что их дыхание смешалось, и тела почти соприкоснулись.

Ее неподвижное лицо до невозможности походило на лик мраморной статуи. Но мрамор не плачет, а по ее щекам текли слезы и блестели на коже, такой бледной, что вблизи женщина казалась больной. Ее рука нашла руку Плавтины, и ее пальцы, тонкие до прозрачности, скользнули по коже, а потом сомкнулись на запястье.

– Это вы, не правда ли? – прошептала она, прикрыв глаза. – Даже если ваша внешность изменилась… Я уже не помню, как вас зовут.

Позади раздалось восклицание.

– Ее имя Плавтина, а мое – Отон, госпожа. Мы преодолели немало опасностей, спеша вам на помощь. Вы – наша последняя надежда.

Она даже не попыталась обернуться, не повысила голос. Равнодушным, почти рассеянным голосом она ответила.

– Плавтина? Ну что ж, пусть будет Плавтина. Роботы не созданы питать надежду.

– Мы искали вас, хозяйка, – сказал он, не слыша презрения в голосе женщины. – Мы сражаемся с врагами Человечества. По крайней мере, некоторые из них. Я…

– Для меня это неважно, – оборвала она. – Сражайтесь дальше. Перебейте их. Все это уже не имеет значения.

Она улыбнулась и повернулась к Ахинусу.

– Ну вот и конец нашему вынужденному сожительству, друг мой, – этому бесконечному аду, когда я была замурована заживо. Посмотрите, вот оно, мое маленькое механическое создание. Кто бы мог себе представить, что такое хрупкое существо переживет столько времени и в конце концов найдет меня – преобразившись, перевоплотившись в теплое и трепещущее тело?

Женщина сильнее стиснула руку Плавтины, словно одним этим жестом завладевая ей. И, несмотря на боль, Плавтина еще не могла отстраниться, не глядеть в эти чарующие глаза. Не это ли – влияние Уз? Теперь ей казалось, что и говорить она не способна. И все-таки слова сорвались с ее губ, словно их сказал кто-то другой:

– Кто вы?

Вместо женщины ответил Ахинус:

– Она та, кого звали Береникой.

Он успел неслышно приблизиться к ним. Теперь его рот пересекала горькая складка, несообразная на юношеском лице.

Что до женщины, она улыбнулась, словно назвав ее, Ахинус внезапно освободил ее от заключения в одиночестве.

– Верно! Насколько я знаю, это было мое имя. Не единственное и не то, что мне дали при рождении, – о том я не помню, как и о многих вещах. Оно не было греческим. Его произносили на другом языке. На языке живых, а не на говоре этой проклятой бездушной Империи.

– Береника… Теперь я понимаю, – пробормотала Плавтина. – Символ там, наверху. Знак секты неоплатонистов. Я ожидала, что увижу Тита.

И глаза. Эти мертвые глаза, будто застывшие в вечном настоящем, неспособные выразить ни удивления, ни предвосхищения. Береника, проклятая любовница Тита, которую он приговорил к жизни в постоянном настоящем, в невозможности ничего более постичь без ощущения дежавю. Кто, как не она, смог бы пережить заключение в течение многих десятков веков? Кто, как не она, сумел бы просчитать причины и следствия с учетом тысячелетий? Плавтине следовало догадаться. Женщина продолжила тем же ровным голосом:

– Тит отправился на Елисейские поля – или в ад. Туда, во всяком случае, где ни один бог его больше не станет слушать.

– Мы все это знаем. Вы его убили. Я должна была понять, что кроме него, только одному человеку могла прийти идея такого плана. Ахинус так ничего и не понял, верно? Вы знали с самого начала, что он запрет вас здесь для поддержания жизни и одновременно для наказания. Для того вы меня и создали с самого начала. Я видела это во сне… В видении, пришедшем из моей собственной памяти.

– Всякое знание есть воспоминание, – машинально пропела Береника. – В вас сохранилось больше верности, чем я могла себе представить.

Плавтина снова подумала о плебеях. Ойке, их создательница, научила их этому же выражению. Все обретало совершенную ясность, будто в кошмаре.

Тут вмешался Ахинус:

– Она вам ничего не расскажет. Не пытайтесь понять ее поступок. За четыре тысячи лет она ни разу не захотела облегчить совесть.

– Это потому, мой друг, что я не чувствую себя виновной, – с улыбкой ответила Береника. – В конце концов я стала видеть в вас человека, а не просто предмет, дорогой мой товарищ по несчастью. Я почти жалею, что лгала вам все это время. У меня не было выбора. Эта малышка права: я с самого начала предвидела, что вы запрете меня в стазис-камере.