В поисках Человека - [125]

В конце, миновав еще метров десять, он уперся в невидимую эластичную стену, отделяющую Корабль от космоса, надавил на нее рукой в перчатке, и защитное поле немного исказилось, но не поддалось. Эврибиад повернулся к деймонам, которые следили за ним глазами издалека, обескураженные его жестом, и крикнул им:

– Мы атакуем врага с тыла. Дайте об этом знать Рутилию.

* * *

Плавтина тонула. Ледяные пальцы утягивали ее на дно, туда, где вода становилась черной, а от света оставалось лишь воспоминание. Жизнь и сознание выскальзывали из ее тела, расходясь большими пузырями.

И ее заснувший ум тоже опускался в пучину, к базальтовым залежам, настолько древним, что она забыла об их существовании. Скоро она уже лежала на этом последнем слое почвы, словно корабль, который после кораблекрушения достигает дна океана в спокойном молчании глубин.

Легко поднялась тина, потревожив водную стихию. Двух-трех обитателей пучины возмутило вторжение. И все. Теперь Плавтина была мертва.

Или, согласно уравнению Платона – еще не жива.

* * *

Разум ее покоится на нулевом этаже. Весьма далеко от собственной поверхности. Перед самым ее рождением. В секунду самого первого восприятия. Ни структур, ни категорий. Никаких инструментов для понимания мира – которого и не существует. Граница между внутренним и внешним еще не выкристаллизовалась в тонкую перегородку, называемую идентичностью. Плавтина еще не Плавтина. Она плавает в жидкой среде. Температура – такая же, как у живого тела. Блаженство – чистая, бездумная достаточность. Сверху падает свет, размытый из-за среды, через которую проходит. Она знает, что эта мысль принадлежит той Плавтине, что видит сон – а не Плавтине из сна. Последняя, строго говоря, еще ничего не может знать. Тем не менее эта чистая имманентность наделена рабочими органами чувств, на сей момент – бесполезными.

Плавтина концентрируется, силой запускает когнитивную систему и велит передавать ей информацию.

Больше никаких звуков – только гул машин. Сотни крошечных механических животных выстраивают части ее тела. Она это знает. Еще немного, и она почувствует, как они суетятся, услышит их металлический звон. Размером они всего несколько миллиметров и похожи на полупрозрачных насекомых. Они будут работать и дальше, закончат наращивать ей мускулы и выделять дерму. Все остальное уже готово и в рабочем состоянии – но, если можно так выразиться, необитаемо.

Та часть ее самой, что вспоминает, отмечает на ученый манер, что ее сновидческие реминисценции точно следуют обратной хронологии, как будто она бессознательно, хотя и методично, ведет исследование своего «я», спускаясь к самым корням.

Значит, вот и конечная остановка. На сей раз она узнает правду – или не узнает никогда. То, что она пережила с момента рождения, – не сон. Млекопитающие видят сны. Их мозг бесконтрольно бушует в фазах парадоксального сна: собаки охотятся, дельфины плавают, люди усаживаются на трон и насилуют собственную мать. У нее – ничего похожего. Образы, которые возвращаются в безупречном порядке, и опыт пережитого – все сосредоточено на этапах ужасного заговора: может ли она помыслить хоть на секунду, что именно на этот эффект не рассчитывала Ойке – с самого начала?

Однако предыдущий этап не вписывается в эту схему, поскольку правда открылась ей не во сне, а с помощью странного воздействия монадических модуляторов. Сам порядок вещей, кажется, складывался так, чтобы привести ее сюда. Что же это, всеобщий заговор? Может ли Анаксимандр тоже быть его участником? Она обдумывает эту идею, потом сбивается, теряет нить. Ей хочется взвыть. Тело, в котором она находится, еще даже не наделенное сознанием, – скорее тюрьма из плоти, нежели вместилище души.

– Посмотрите, она шевелится. У нее глаза приоткрылись.

– Это рефлекс.

Голоса идут сверху. Плавтина успокаивается. Думай, говорит она себе. Каждая подсказка приближает тебя к решению. Ничто здесь не случайно.

Тени, чье-то присутствие. Они из другого мира, того, что откроется ей после рождения и примет имя «реального». Пока же организм, уложенный в воду, не обладает инструментами для анализа, которые помогли бы ей воспринять нечто большее. У Плавтины – той, которой это снится, – нет доступа к чему-то иному, кроме голых ощущений, без механизмов, которые могли бы истолковать их. И все-таки она может строить гипотезы. Но тише! Они опять разговаривают.

– Вы уверены, что все это необходимо?

– Да, разумеется. Одно событие запускает другое, следуя четко прочерченному пути, который начинается здесь, а закончится десятками веков позднее. Я вам это уже объяснял. Я посвятил этому столько времени…

– Выживание всего вида зависит от этого плана, – отвечает второй так, словно читает мантру. – Не могу привыкнуть к этому парадоксу.

– Вы меня разочаровываете. Мне пришлось годами работать над вашим разумом, чтобы преобразить программу и позволить вам смотреть на все с глобальной точки зрения.

– Так и есть. Вы же знаете, что я не могу вам лгать.

– Да. Теперь вы понимаете, что мы сейчас собираемся помочь Человечеству перейти на следующий этап – от животного к божественному. Это преображение рано или поздно состоится, благодаря динамике в действии, процессу более фундаментальному, чем нерешительный шаг наших систем принятия решений, которые неспособны предвидеть будущее. Нам нужен один скачок, одно радикальное решение. Предыдущие опыты социальной инженерии по сравнению с этим – всего лишь неудавшиеся попытки.