В поисках анаконды - [30]

Разумеется, кинокамера не оставалась бездеятельной во время нашей поездки, и я снова обращаюсь к записям Курта — они не менее выразительны, чем снятые им кадры:

«Исполинские горные хребты вздымают свои вершины над тучами, разрывая их на клочья острыми зубцами и принуждая скатываться вниз по страшным кручам. Обрывки туч собираются вместе и оплакивают свое заточение. Реки угадывают близкую свободу, набираются сил и вгрызаются в горные склоны, прорываясь на волю, к Амазонас.

Четыре дня мы наслаждаемся этой фантастической природой. Неутомимый грузовик карабкается вверх и вниз по узкой извилистой дороге, которая порой буквально завязывается в узел. Анды в солнечном освещении! Что это должно быть за зрелище, какие можно снять кадры! Но чем выше мы поднимаемся, тем реже проглядывает солнечный луч. Одна за другой плывут тяжелые, низкие тучи, приостанавливаются, словно желая передохнуть, и ложатся затем обессиленно на нас. Все окутывается влажным туманом, то и дело переходящим в бурный ливень. Как тут снимать? Мы ждем часами, когда крошечные голубые просветы, точно издеваясь, выпустят на мгновение солнце — только приготовишь аппарат, как уже опять кругом все серо! И снова петляем на нашем грузовике, упорно выжидая солнца. Кончается тем, что мы решаем показать путешествие через Анды таким, каким оно оказалось на самом деле. Снимаем ливни, туманы, быстро густеющие сумерки, окутывающие все летучим покровом. Я снимаю и снимаю, хотя не сомневаюсь, что все равно не смогу полностью передать своеобразное настроение, навеваемое причудливым ландшафтом.

Эстасьон… Мы прибываем сюда в проливной дождь, когда уже давно стемнело. Несколько дощатых строений на скалистом карнизе борются из-за места с узкой дорогой; так и кажется, что они сейчас обрушатся в тысячеметровую пропасть, на простирающуюся внизу равнину. Хозяин встречает нас широкой улыбкой своей лоснящейся луноподобной физиономии. Доски пола в ужасе скрипят, потрясенные столь многолюдным вторжением, тонкая стеариновая свечка, воткнутая в бутылку из-под рома, виновато моргает, бросая робкий отсвет на скудную обстановку. По жестяной крыше яростно барабанит тропический ливень, а мы жадно набрасываемся на густой суп из маниока и зеленых бананов. На столе появляются наполовину опустошенная бутылка рома и стакан. Настроение поднимается. «Вот бы показать все это в кино!» — говорит кто-то. И тут я вспоминаю керосиновую лампу у входа, которая наперекор дождю старается немного потеснить ночной мрак.

Плакаты: мадонна, рекламирующая освежающий напиток, Христос, призывающий курить какие-то особенные сигареты. Неугомонный попугай. Хозяин дома, члены экспедиции — я перехожу от одного объекта к другому, вооружившись своим аппаратом и керосиновой лампой… Уже далеко за полночь мы развешиваем вдоль и поперек гамаки и засыпаем под гул дождя».

На четвертый день, после головокружительного спуска из Эстасьон, мы очутились в настоящем тропическом климате — вечнозеленый влажный лес, тут и там клочки посевов сахарного тростника и банановые посадки.

В одном месте навстречу нам с бешеной скоростью пронесся, едва не задев, автомобиль. На его заднем сидении лежал телеграфист из Пуэрто-Умбриа. Он был смертельно ранен несколькими пистолетными выстрелами; его везли в больницу в Пасто.

Сразу после Пуэрто-Умбриа двое полицейских остановили нас и попросили подвезти. Они были вооружены до зубов — охотились за убийцей, но, кажется, без особенного энтузиазма.

Затем к нам подсел еще один пассажир — линейный надсмотрщик телеграфного ведомства. Он сообщил, что связь прервана. Причина? Кому-то понадобился провод, и он отрезал с полсотни метров…

Под вечер мы добрались до Вильяфлор, на берегу реки Путумайо. Здесь дорога кончалась, и на следующее утро мы пересели на длинную — двенадцать метров! — лодку, которая понеслась вниз по бурной реке со скоростью глиссера. За этот день мы доплыли до Пуэрто-Асис. А здесь экспедиция пополнилась еще одним членом. Это был негр Лино Киньонес, которого мы наняли в качестве повара и «мужской прислуги», — рослый веселый парень, любитель петь и играть на гитаре. За все путешествие мы только один раз видели Лино унылым — когда кто-то проломил сапогом деку его гитары. Впрочем, Олле, наш звукооператор, мастер на все руки, ухитрился с помощью клея и фанеры починить инструмент. Получилось не очень красиво, но звук был в полном порядке, и Лино снова повеселел!

Еще день спустя число участников экспедиции выросло до восьми, причем этот восьмой участник отличался от остальных в первую очередь своим цепким хвостом. Мы назвали его Лáбан (Дылда). Это был детеныш обезьяны-ревуна, ростом не больше кошки. Хорошеньким его никак нельзя было назвать — ревуны далеко не самые красивые из детей господних! — зато он был на редкость веселый, обладал довольно ярко выраженным характером и немалым умом. Наконец, у Лабана был свой богатый язык, который мы со временем научились хорошо понимать.

Нашли мы Лабана в поселке, около которого причалили, чтобы купить бананов. Он был привязан к столбу, веревку затянули слишком туго, и бедный малыш выглядел очень несчастным. Крохотное тельце покрывала свалявшаяся шерстка, в которой кишели насекомые. Хвост, спина и коленки совершенно облезли. Я выменял Лабана на финку — главным образом из сострадания. Правда, Торгни с самого начала задумал, что в фильме будет участвовать обезьяна — но не такое чучело!