В поисках анаконды - [20]
Андраде я совершенно не знал, когда мы выступали из Льянганати, и поначалу меня беспокоило, как мы будем ладить на протяжении нескольких недель, не надоедим ли друг другу. Вероятно, Андраде испытывал такие же сомнения в отношении меня. Он рассказывал мне кое-что о своих прежних спутниках в Льянганати, причем отзывался о них довольно критически.
Один был такой скупой, что покупал продовольствие только самого низшего качества. В конце концов пеоны возмутились и ушли обратно в Пильяро.
А вот что рассказывал Андраде о другом своем спутнике:
«Вообще-то он был ничего, только совершенно беспомощный. Называл себя эксплорадор — исследователь — и для пущей важности ходил с двумя пистолетами за поясом и с ружьем. Уверял, что совершил в свое время большие переходы в Гран-Чако; ну, я и поверил в его выносливость. Да только Льянганати сбило с него спесь. «Лучше месяц в Гран-Чако, чем день в Льянганати», — говорил он потом. Каждый переход был для него страшным мучением; он не поспевал за остальными и сильно тормозил всю экспедицию. Помню один дождливый и ветреный день. Мы начали разбивать лагерь, а он стоит и дрожит. «Сои ун мисерабле, — говорит. — Я — ничтожество. Хочу помочь и не могу». Наконец впал в такое отчаяние, что хотел прыгнуть со скалы, покончить с собой. В последний миг мне удалось помешать ему. Понятно, что тут нечего было и думать о том, чтобы идти дальше, оставалось только несолоно хлебавши брести потихоньку обратно в Пильяро…»
К счастью, наши с Андраде взаимные опасения оказались необоснованными. Мы отлично ладили все то время, что находились в Льянганати. Андраде был идеальный спутник — всегда уравновешенный, уживчивый, готовый помочь другому. Хотя он вовсе не казался таким уж сильным, можно было только позавидовать его бодрости и выносливости.
А теперь снова вернемся к дневнику.
«16 ноября. Всю первую половину дня держалась чудесная солнечная погода, затем хлынул ливень. Прорубали себе путь, не останавливаясь. Перешли реку Павамикуна, к полудню вышли к реке Сан-Хосе. Река бурная, множество порогов и водопадов. Затем последовал крутой подъем по труднопроходимой местности. Сейчас разбили лагерь на берегу ручья. Над нами свисает громадная скала — кажется, что она вот-вот упадет… «Не храпеть ночью, а не то она нас накроет!» — предупреждает Андраде. Пеоны испуганно кивают и крестятся, бормоча молитвы.
17 ноября. Выступили в 7.45, за ночь основательно продрогли. Идем всё в гору, пробиваясь сквозь бамбуковые заросли. В 13.45 выходим на зеленую прогалину на берегу Сан-Хосе. Андраде говорит, что это место упомянуто в дерротеро Вальверде. Мы вышли к подножию тех гор, которые Андраде считает Серрос Льянганати. Пеоны торопятся разбить лагерь, ставят большой навес. Завтра шестеро из них пойдут обратно, двое останутся.
Здесь множество маленьких зеленых лягушек, и наш лагерь получает название «Кампаменто де лос сапос Вердес» — «Лагерь зеленых лягушек». По пути сюда и здесь поймал несколько штук для коллекции, а также улиток и других тварей; тут можно сделать интересные находки. Предложил одному из пеонов помочь мне; он засмеялся и ответил: «Много раз ходил я в Льянганати — все искали золото, а су мерсед (ваша милость) ищет лягушек! На что они вам?..»
Я постарался доходчиво объяснить, как важно изучать животных, рассказал, как удалось открыть, что некоторые из них распространяют заболевания, и так далее. Позже я услышал, как пеон сообщал товарищу: «Гринго говорит — от этих лягушек можно заболеть!»
8
У ЦЕЛИ
Вспоминая совершенную вместе с Бошетти экспедицию в Льянганати, экуадорский географ Андраде Марин рассказывает о старом носильщике-индейце. Старик упал с ношей в озеро, и тяжелый тюк потянул его на дно. Тогда индеец стал звать на помощь, — но не ради себя!
«Спасайте ношу, обо мне не думайте!» — кричал он.
Его вытащили на сушу и спросили, почему он больше беспокоился о провианте, чем о собственной жизни. Индеец ответил: «Лучше мне утонуть, чем если десять человек погибнут с голоду. К тому же вы молодые, а я старик».
Этой поучительной историей Андраде Марин хотел показать, насколько добросовестны и надежны, порой даже самоотверженны, чистокровные индейцы. Метисов он считает вероломными, трусливыми и ленивыми. Впрочем, обобщать рискованно и несправедливо. Сам я думаю, что раса тут ни при чем: мой опыт говорит, что попадаются и хорошие и плохие метисы, как попадаются хорошие и плохие индейцы.
В числе наших людей были и индейцы и метисы; все без различия работали прекрасно. Возможно, они были не прочь немного полениться и сознательно «заблудиться», как уверял Андраде, чтобы тем самым продлить поход и заработать побольше, — но на такие вещи смотришь сквозь пальцы. Все они — были бедные люди; дневной заработок в нашей экспедиции представлял для них значительную сумму. За жалкие три кроны в день они с утра до вечера тащили на спине тридцать — сорок килограммов… Восьмичасовой рабочий день — для них понятие неизвестное! Как не понять после этого их маленькие хитрости, тем более что в их глазах каждый гринго богач! И они по-своему правы…
Итак, из «Лагеря зеленых лягушек» шестеро носильщиков пошли обратно в Пильяро. На прощание они обняли нас, перекрестили и благословили, даже поцеловали честно заработанные, но довольно грязные ассигнации. Двое пеонов — Давид и Даниель — остались. Это были симпатичные парни, не боящиеся тяжелой работы. Всем своим поведением они убедительно опровергали болтовню о пороках метисов. Давид оказался к тому же отличным поваром — желанное лицо в любой экспедиции!
