В поисках анаконды - [16]

(Здесь уместно упомянуть, что ослы настолько привыкли к самым нехорошим и оскорбительным словам, какие только способен придумать пеон, что другими словами их и не «подбодришь». Не раз я пытался ободряюще гикать — впустую! Зато стоило мне извергнуть несколько звучных карахос, как осел тут же ускорял ход.

— Увы, это распространяется и на некоторых людей, — заметил Гюстав, когда я поделился с ним своими наблюдениями.

Возможно, он прав…)

К полудню мы достигли перевала Эль-Понго, устроили привал и перекусили. Пеоны освободили ослов от вьюков и взвалили тюки себе на спину. Снова пошел дождь, на перевале дул холодный ветер. Пытаться увидеть три вершины Серрос Льянганати было, разумеется, бесполезно: серая пелена дождя и низкие тучи закрыли вид на восток. Такая погода держится здесь большую часть года; путешественникам приходилось днями и неделями выжидать прояснения, чтобы хоть мельком увидеть с перевала горы Вальверде. Лишь однажды за все двенадцать предыдущих походов Андраде выдалась такая ясная погода, что он мог отчетливо различить знаменитые три вершины.

От Эль-Понго наш отряд двигался под гору, затем вышел на ровное топкое место, где лошадь Гюстава пробиралась с большим трудом, погружаясь местами по самое брюхо. Впрочем, Гюстав, хотя он уже не молод, умело справлялся со всеми трудностями, а когда конь почему-либо падал, всадник легко соскакивал с седла, обнаруживая завидную сноровку. Видно было, что Гюстав не новичок в седле; не зря его учили аргентинские гаучо![19]

Мы перешли вброд две неглубокие реки, затем одолели небольшой подъем, после которого начиналась Ла каррера ларга — «Большая магистраль». Так называли пеоны несколько параллельно идущих удобных троп. Вышло солнце, тучи рассеялись, и под вечер нашим взорам открылась замечательная картина. Внизу в обрамлении гор и лесистых холмов простирались в свете предвечернего солнца сверкающие озера. Те самые горы и озера, которые мы рассматривали с воздуха, — и все-таки совсем не те. Красивее, суровее, красочнее! В тот самый миг, когда солнце скрылось за горами, наш маленький караван подошел к Тамбо-де-Мама-Рита. Здесь на высоте 3600 метров над уровнем моря, на берегу озера Коча-де-Тамбо, мы увидели несколько жалких лачуг — последнее поселение на пути в Льянганати. Теперь, чтобы увидеть населенный пункт, надо было, подобно капитану Лоху, идти до самой реки Напо. (Как вы помните, ему потребовалось на этот путь больше двух месяцев.)

Мы узнали, что Тамбо-де-Мама-Рита принадлежит немцу по имени Гейнц, который небезуспешно занялся в этом захолустье животноводством. Парамос (обширные степи выше границы лесов) богаты кормовыми злаками. Свиньи поедают питательное, способствующее отложению жира растение чикориа; для крупного рогатого скота пастбищ тоже достаточно. Местные свиньи выглядели довольно забавно: в прохладном климате они обрастают длинной курчавой шерстью.

Мы не застали Гейнца дома, зато встретили двоих вакеро (так называют по-испански ковбоев); они предложили нам переночевать в их лачугах и вообще приняли нас очень дружелюбно. Вакеро наведываются в эти края для того, чтобы собрать бродящие на воле полуодичавшие стада. Вскоре появился еще один вакеро, мокрый насквозь. Он искупался нечаянно в реке вместе со своей лошадью, пытаясь выследить с собаками пуму, которая утащила немало свиней.

Судя по тому, что нам рассказали о Гейнце, это был довольно необычный человек. Уже много лет он жил здесь совсем один. Во время второй мировой войны его объявили нацистом и отправили в лагерь для интернированных в США. Целая полицейская экспедиция прибыла сюда из Пильяро и увезла с собой связанного пленника! Однако после конца войны он вернулся в Тамбо-де-Мама-Рита. (Был ли он нацист и в самом деле, так и не выяснено. Сам Гейнц объявил себя пацифистом, ненавидящим всё и вся, что имеет отношение к войне; на этом основании он обстрелял из своего маузера не то американский, не то экуадорский военный самолет, пролетавший над Тамбо-де-Мама-Рита. Именно за это Гейнца и арестовали. Говорил ли он правду, объясняя свое донкихотство, я, понятно, судить не могу.)

Вакеро описали Гейнца, как атлетически сложенного молодого человека, не боящегося никаких трудностей. Он явно сумел завоевать их уважение, пользовался авторитетом и среди других людей, наведывавшихся в Льянганати. Хотя его никто не уполномочивал на это, он выступал тем не менее в качестве охотничьего инспектора, грозя вздуть каждого, кто убьет лань с теленком, утку с утятами или хотя бы разорит птичье гнездо. Стоило Гейнцу прослышать, что к его владениям приближается компания охотников, как он немедленно отправлялся верхом в парамос в сопровождении своих собак и разгонял всю дичь, стреляя в воздух. По этой и по другим причинам у него не раз были столкновения с людьми, однако диктаторские повадки Гейнца не мешали ему быть довольно популярным. Пеоны уверяли, что он справедлив и всегда готов помочь другому. Вместе с тем, продолжали они, Гейнц, подобно всем гринго (так называют в Латинской Америке американцев и европейцев, причем в Экуадоре это слово не имеет оттенка неприязни), не без причуд. Так, он ест конину; каждое утро, даже в ливень, купается в озере и приходит в страшную ярость, если кто-нибудь плюнет на пол!