В поисках Алисы - [9]

Пикассо молча слушал и не верил своим ушам. Странная женщина. У нее мать умерла, а она носится по Парижу за каким-то призраком. Алиса сидела с ним рядом, но мыслями пребывала в собственном мире, размышляя об умершей матери, предстоящей схватке с Клотильдой и незнакомце, который мешал ей гораздо больше, чем мог надеяться.

— Вы потеряли мать? — спросил он, когда они выезжали на бульвар Тампль.

— Я ее потеряла довольно-таки давно. Тридцать лет беспробудного пьянства, как вы думаете? Мне кажется, вам по работе хорошо известно, что это такое.

— О да.

Они молчали до самого Бобура.

— Высадите меня вон там, — попросила Алиса, взявшись за дверцу.

Пикассо смотрел, как она переходит улицу на светофоре, низко опустив голову, готовая к борьбе с холодом и ожидавшей впереди неизвестностью, от которой не отказалась бы ни за что на свете. Он имел право ставить машину где заблагорассудится и поспешил им воспользоваться. Алису он засек на площади. Она стояла возле фонтана, замерев в неподвижности, словно в уме вела замеры местности. Он прислонился к каменной стене и позвонил Куаньяру, продолжая следить за спектаклем, разворачивающимся на площади для единственного зрителя — его самого.

— Куаньяр? Примерно год назад. Английское стихотворение и встреча в музее Гиме. Запишите. И еще. Антиквар с улицы Экуф. Кража кольца, примерно полгода тому назад, с лунным камнем. И булочная. Разузнайте насчет сосульки. Пока.

Изо рта Алисы, нетерпеливо переминавшейся с ноги на ногу, вырывались густые клубы пара. От мороза сводило пальцы, и Пикассо засунул руки в карманы. Он задумался о своем помощнике, и ему показалось, что на фасаде церкви Сен-Мерри на другой стороне площади проявилось его неправдоподобно огромное лицо. Вот уже десять лет он валандался с этим бедолагой, которого бросила красавица жена, — развод, раздел имущества, чемоданы на тротуаре. С тех пор тот перестал следить за собой, ходил, провонявший потом, с вечно разинутой в изумлении варежкой, мыкался, не умея скрыть отчаянной тоски по былым временам. Ему было плевать на сиюминутные радости, телевизор с плоским экраном, спецэффекты, пирсинг и телевикторины. Его горе не поддавалось осмыслению, как рак, застывший на предпоследней стадии. Мрачный Куаньяр с красивым лицом гусара — квадратный подбородок, синеватая щетина, сосредоточенный взгляд — жил как натянутый резиновый шнур, протершийся до белизны в слабых местах, тронь его, неизвестно, что будет — разрыдается или пойдет крушить все вокруг. Пикассо старался обращаться с ним, демонстрируя максимум мужской солидарности, что, судя по всему, позволяло тому кое-как мириться с жизнью.

Ровный прямоугольник площади, освещенный ярким и успевшим подняться довольно высоко солнцем, был почти безлюден. В водоеме сновали разноцветные игрушечные катерочки «Ники де Сен-Фаль», вяло и уныло плюясь водой, — никто не снимал их на камеру, никто не встречал дружными взрывами детского хохота. С фасада церкви, грязного какой-то средневековой грязью, на крупных крабов, похожих на жирных теток в полосатых купальниках, ложилась зловещая католическая тень. Пикассо переступил с ноги на ногу, чтобы дать отдых спине — эта чертова грыжа, вот наказание-то. Алиса видела, что инспектор переменил позу, и решила, что он подает кому-то тайный знак. Она присела на каменные ступени, лицом к здоровенной бабище из папье-маше, до сих пор не сообразившей, что лето давно кончилось, и продолжавшей извергать из левой груди мощную струю. Рядом с ней фотографировалась итальянская парочка. Насколько же женщины красивее мужчин, в который уже раз подумала Алиса, и в Италии, и везде. Над водой носились на бреющем полете голуби. Алиса бросила взгляд на часы. Незнакомец опаздывал уже на десять минут. Ей стало совестно перед Пикассо, словно она пригласила приятеля на захватывающее зрелище, а смотреть оказалось нечего. Через площадь шагали два каких-то мужика, за ними мрачно тащился нищий, что-то бормотавший себе под нос. Одетый в жуткие лохмотья, сгорбленный, но по-королевски надменный, он остановился перед мясистым плюющимся ртом, весело поворачивающимся вокруг собственной оси, обложил его предпоследними словами, после чего тоже плюнул в водоем. Алиса и Пикассо издали обменялись взглядом. Инспектор стоял не шевелясь. Профессиональная привычка, поняла она. Ущемленная гордость — надо же показать ему хоть что-нибудь! — заставила ее подняться и пойти вокруг водоема. С каждым шагом в ней все сильнее вскипал гнев против незнакомца, так и не явившегося на назначенную встречу. Какая невоспитанность! Его ждут, а он… Она без конца озиралась, ища взглядом мужчину из музея и его киношный голос, безмолвно приказывая ему немедленно прийти, хотя бы ради добросовестного инспектора, опасавшегося за ее безопасность.

С улицы перед церковью хлынула громко гомонящая стая ребятни в сопровождении нескольких взрослых, с деловитостью сторожевых псов сгонявших детишек в кучу. У Пикассо вдруг ледяными тисками сжало позвоночник. Что-то происходило. Хрупкий силуэт Алисы замер перед огромной синей дыней из картона. Издалека инспектор видел, что она застыла как под гипнозом, опустив вдоль тела руки со сжатыми кулаками. На нее, ломая стройные ряды и нарушая организованное движение, налетела детвора. Одновременно с Пикассо они увидели, как белокурая женщина снимает красные кроссовки и ставит их на металлическую скамью, тянущуюся вдоль фонтана. Все ждали, что вот сейчас она войдет в воду, что она и сделала. Дети заулюлюкали, показывая пальцем. Учительницы молча наблюдали за сценой, бессильные против внезапности, с какой поломалась старательно выстроенная цепочка из маленьких человеческих существ.