В поисках Алисы - [21]

Бунтарь по природе, дядя Анри считал делом чести выискивать забытые имена не оцененных по достоинству художников, всяких тюрпенов де криссе, родившихся не в то время и не в том месте. Алиса плохо знала этого живописца. В памяти всплыли смутные образы античных колонн и римских пейзажей. Или это были венецианские пейзажи? Трудно сказать. Вроде бы он дружил с Энгром и Жозефиной.

— Я был на его ретроспективной выставке в городе, — продолжил Анри. — Тебе известно, что он из местных?

Клотильда поспешила на помощь сестре, предлагая дяде взять добавки. Тот нервно отказался, не удостоив вторую племянницу даже беглым взглядом.

— Как дела в Лувре? — с плотоядной улыбкой поинтересовался он.

— Нормально, — отозвалась Алиса.

Она отвечала на автомате. Рассказала про свои лекции, похвалила состав группы — очень милые люди. Он был явно разочарован, но Алису это мало волновало: она вдруг почувствовала такую усталость, что ей захотелось тут же, не сходя с места, заснуть и больше никогда не просыпаться. Сквозь нахлынувшую дурноту до нее доносился приглушенный голос Анри, бубнившего что-то о «безобразной зелени у Сезанна» в некоторых местах «Горы Сент-Виктуар». Потом он заговорил об «Арлезианке», уверяя, что ее «написал ненормальный: что за гипсовое лицо, что за дикий желтый фон, что за нарочито задумчивая поза!». Временами, выныривая из небытия, Алиса произносила какое-нибудь имя, чтобы сделать вид, что внимательно слушает дядю. «Знать такого не знаю! — тут же впадал в раж тот. — Дега? Не знаю и знать не хочу!» Его немного старомодная надменность бросала вызов миру, в котором, думала Алиса, никто больше не согласен считать себя невеждой, даже смеха ради. Когда перешли к сыру и за столом повисла тишина, он первым прервал ее восклицанием: «Глядя на полотна Одилона Редона, я слышу музыку!» Поль с Виктором не сговариваясь вскочили из-за стола и, зажимая рты салфетками, бросились вон из столовой. Тут же из кухни донеслось громкое ржание. Клотильда встала, прошествовала вслед за сыновьями и закрыла за собой дверь. Звуки хохота стихли.

— От Марии-Луизы новости есть? — обратился Анри к заметно расстроенному Пьеру.

Тот — честь ему и хвала — терпеть не мог, когда при нем над кем-нибудь насмехались.

— Тетя Фига вот-вот подъедет. — Он бросил взгляд на часы. — Ну ладно… — Разогнулся, сделавшись похожим на длинную рептилию, и ушел, оставив Алису наедине с дядей.

— Печально все это… — со вздохом произнес Анри. — Ваша несчастная мать…

— Наша несчастная мать умерла, потому что пила как лошадь, — не дала ему закончить Алиса, терзавшая в тарелке апельсиновую корку.

— А виноват в этом мой брат! — подытожил он.

— Не уверена, — возразила она.

Ей ужасно не хотелось затевать разговор о родителях. С раннего детства она привыкла сжимать зубы при малейшем упоминании о них. Пакт, который ее мать заключила с дьяволом, оказался сильнее любых предвидений, любых надежд, любых компромиссов. Перед мощью этого союза отступали все и вся. Алиса снова как наяву представила себе эту упрямую женщину, с вечной сигаретой, приклеенной к правой руке словно шестой палец, которая с легкостью переходила от смеха к слезам, как будто смотрела мелодраму, передаваемую по одной ей видимому каналу. Две-три попытки вовремя предотвращенного самоубийства — и окружающие оставили ее в покое, перестав допытываться, что она с собой вытворяет. Ее побаивались. Клотильда первой научилась распознавать, пила она или нет. Ей для этого хватало сущей малости: услышать, как мать отвечает «Алло!» по телефону, с каким лицом отпирает дверь дочерям, вернувшимся из школы, что играет на рояле в гостиной. Провести Алису было гораздо легче, очевидно, потому что та охотно поддавалась на обман. Однажды она сидела у матери на коленях и слишком поздно ощутила мерзостный спиртной запах, а вслед за тем услышала ее дурашливый смех. Она довольно долго воспринимала мать как двойственное существо, которое с годами все чаще выступало в наиболее ненавистной ипостаси, чтобы в конце концов сохраниться в ней навсегда. Алиса до сих пор помнила жгучий стыд, который охватывал ее при виде матери, затевавшей свару с продавщицами и способной отмочить что угодно перед кем угодно, в мгновение ока обернувшись умственно отсталым ребенком. Когда они учились в лицее, Клотильда запретила сестре приглашать домой подружек. Они понятия не имели, какая у них мать, а она к тому времени уже бросила уроки музыки, с раннего утра «наливалась по самое не могу» и терроризировала соседей громовыми записями симфоний Моцарта, которые в подражание своему кумиру Караяну сопровождала собственными комментариями завзятой меломанки. Алиса плакала, а Клотильда строго отчитывала мать, словно маленькую девочку — врунью, грубиянку и драчунью, после чего прямо в одежде укладывала ее спать, иногда часа в три дня. Та отрубалась на сутки, а потом просыпалась свеженькая как огурчик и готовая начинать все по новой.

— Алиса! Пирожное будешь?

Алиса вздрогнула и быстро огляделась. Ни отцу, ни матери так и не удалось помешать ее сестре создать вопреки всем душевным травмам это семейное чудо — подвиг, достойный садовода, вырастившего цветок в бесплодной пустыне. На глаза у нее навернулись слезы, которым она не дала пролиться.