В поисках агента. Записки офицера КГБ - [9]

Когда бывший глава КГБ Юрий Андропов стал после Брежнева руководителем страны, мы почувствовали облегчение и надеялись на то, что жизнь дома станет лучше. Однако этому не суждено было сбыться, Андропов скончался в 1984 году и его место занял Константин Черненко, протеже Брежнева. Он был таким «ничем», что, когда через год он тоже умер, мы уже перестали беспокоиться, что, это может каким-то образом повлиять на работу всей разведки и резидентуры в частности.

Затем в марте 1985 года произошло назначение Горбачева, всеми встреченное, что называется, на «ура». Понадобились годы, чтобы начать осознавать: этот человек разрушает все, что мы сделали и пытаемся делать.

К апрелю 1985 года работа вашингтонской резидентуры более-менее вошла в нормальное русло. Моей главной головной болью было явное изменение Федеральным бюро расследований методов ведения за нами наружного наблюдения. Вместо слежки почти за каждым работником посольства сотрудники наружного наблюдения ФБР оставили их в покое и сконцентрировали свои усилия исключительно на работниках резидентуры. Такой вывод получил подтверждение в феврале 1984 года, когда оперативно-технические работники резидентуры во время очередной проверки автомашин посольства обнаружили в них 25 радиомаяков, из которых 24 были в автомашинах резидентуры. Последняя, двадцать пятая, радиозакладка была найдена в машине работника консульства, который находился в дружеских отношениях с несколькими офицерами КГБ. Для нас это было неприятным сюрпризом. Работникам, которые контролировали радиоэфир и отслеживали другие признаки ведения слежки за резидентурой, было дано указание проанализировать собранные за последние годы данные. Эта группа использовала радиосканеры и другие технические средства для перехвата переговоров между сотрудниками наружного наблюдения ФБР, которые осуществляли слежку за персоналом советских учреждений в Вашингтоне. Результаты были очевидны: ФБР следило за всеми советскими гражданами — сотрудниками МИД, КГБ, ГРУ (военная разведка), Министерства внешней торговли и пр. — до октября 1982 года, после чего интенсивность и качество наружного наблюдения внезапно стали более прицельными.

Как они могли знать? Принадлежность к КГБ ряда сотрудников посольства, включая меня, была ФБР известна. Но как они угадывали, в какой из многочисленных автомашин, выезжающих из посольства или нашего жилого комплекса в районе Висконсин-авеню, находятся сотрудники резидентуры, даже те, которые только недавно прибыли в Вашингтон? Это могло означать лишь то, что внутри резидентуры находится агент противника, снабжающий его такой информацией.

Подобные мысли не давали мне покоя, когда в один солнечный весенний день, напоенный ароматным запахом распустившейся в городе вишни, я подъехал к зданию посольства на 16-й улице. Я возвращался после проведения нескольких встреч в городе и обдумывал, что должен написать в моем отчете о встречах в Центр. Миновав дежурившего у здания посольства американского полицейского, контролировавшего всех, кто входил или выходил из здания, вошел внутрь. Посольство размещалось в величественном особняке, построенном в стиле позднего французского классицизма и ранее принадлежавшем вдове американского железнодорожного магната Дж. Пульмана.

Служебные помещения посольства располагались на первых двух этажах. Лифт, проехав третий этаж, где жил посол А. Добрынин, доставил меня на самый верхний этаж, там под черепичной крышей размещалась резидентура. Набрав цифровой код замка входной стальной двери, я вошел внутрь. Нашими оперативно-техническими работниками комнаты резидентуры были защищены от возможного прослушивания ФРБ. Помещение небольшое, и в случаях, когда в одно и то же время собирались все сотрудники, было весьма проблематично найти свободный стул или стол.

Перед тем, как я вошел в свой офис, дежурный по резидентуре сказал, что меня срочно хочет видеть резидент. Постучавшись, я вошел в кабинет Станислава Андросова.

— Добрый день, Станислав Андреевич, — сказал я.

Андросов не предложил мне сесть. Более того, он не произнес ни слова, что указывало на то, что резидент чем-то сильно обеспокоен. Его редеющие волосы и правильные мягкие черты лица придавали ему вид ученого. Продолжая молчать, он протянул мне конверт, на котором от руки была написана его фамилия. Я открыл конверт и вынул листок бумаги с напечатанным текстом.

Содержание записки было необычным. Автор представлялся сотрудником американской разведки. За вознаграждение в 50 000 долларов он предлагал передать нам информацию об операциях ЦРУ против Советского Союза. Он готов встретиться с представителем советской разведки для обсуждения условий сделки. С тем чтобы убедить нас в своей искренности, в конверт были вложены копии нескольких документов. В основном они касались данных, полученных американской разведкой о базировании ВМФ СССР в регионе Ближнего Востока. Хотя бумаги выглядели настоящими, было трудно сразу же определить, принадлежали ли они ЦРУ. Подобные сведения легко могли быть результатом анализа, выполненного Госдепартаментом США, каким-либо банком или даже отдельным журналистом. Представленные документы носили слишком общий характер, чтобы служить доказательством искренности его предъявителя или считаться разведывательной информацией. Я взглянул на серьезного Андросова.