В подвалах отеля Мажестик - [2]

Все было застеклено: и помещения кухни и кондитерское отделение. Против них, с правой стороны, находилась комната, которую называли «курьерской столовой»; там кормили высший персонал, а также горничных и шоферов — личных слуг клиентов отеля.

Дальше была столовая низшего персонала с длинными столами некрашеного дерева и скамейками, похожими на школьные.

Наконец, возвышаясь надо всеми отделениями, как капитанская рубка на корабле, сверкала застекленная клетка, где помещался счетовод, обязанный отмечать все, что отпускалось из кухни.

Когда Проспер Донж открыл дверь кафетерия, ему показалось, что кто-то поднимается по узкой лестнице, которая вела на верхние этажи, но он не обратил на это внимания. По крайней мере, так он заявлял впоследствии в своих показаниях.

Так же, как это делала Шарлотта, войдя в их домик, он чиркнул спичкой, и с шипением — ф-ф-ш — зажегся газ под самой маленькой кофеваркой, той, которую пускали в ход первой — для редких клиентов, встававших спозаранку.

Лишь после этого он направился по одному из коридоров в раздевальню, довольно большую комнату, где было несколько умывальников, тусклое зеркало, а по стенам выстроились высокие и узкие металлические шкафы, помеченные номерами.

Проспер открыл своим ключом шкаф № 67, повесил туда пальто, шарф, фуражку, потом надел другие ботинки, так как на работе предпочитал носить более удобную обувь — штиблеты с резинкой. Затем облекся в белую куртку.

Прошло еще несколько минут… В половине седьмого подвалы оживали…

Наверху все спали, кроме ночного швейцара, который сидел в пустынном холле, ожидая своего сменщика.

Из кофеварки раздался свисток. Проспер Донж налил чашку кофе и понес ее наверх по лестнице, похожей на те таинственные лестницы, которые устроены за кулисами театров и приводят в самые неожиданные места.

Толкнув узкую дверь, он очутился в холле, около гардеробной; никто бы не заметил этой двери, скрытой большим зеркалом.

— Кофе! — возвестил он, поставив чашку на барьер гардероба. — Как дела?

— Помаленьку, — буркнул подошедший швейцар.

Проспер Донж спустился в подвал. Пришли три его помощницы — «три толстухи», как их называли. Все три — простолюдинки, ширококостные, уродливые; одна совсем старая и злая. Они уже принялись за работу и шумно полоскали в мойке чашки и блюдца.

А Проспер Донж, как и каждый день, выстраивал по росту серебряные кофейники — на одну чашку, на две чашки, на три чашки, а за ними шеренгу молочников, шеренгу чайников…

В застекленной клетке он заметил растрепанную голову Жана Рамюэля.

«Гляди-ка, опять здесь ночевал», — подумал он.

За последнее время счетовод Рамюэль раза три-четыре ночевал в отеле, вместо того чтобы добираться к себе домой, — он жил где-то за Монпарнасом.

В принципе запрещалось ночевать в отеле. В конце коридора, около двери, которая вела во второй подвал, служивший винным погребом, имелась комната с тремя-четырьмя койками, но они предназначались для персонала, нуждавшегося в отдыхе между горячими часами работы.

Проспер Донж в знак приветствия помахал Рамюэлю рукой, тот ответил таким же неопределенным жестом.

Затем возвратился с Центрального рынка огромный, величественный шеф-повар, привез целый грузовик провианта. Машина остановилась на улице Понтье, и рабочие принялись ее разгружать.

В половине восьмого по меньшей мере тридцать человек суетилось в подвалах «Мажестика»; уже раздавались звонки, спускались, останавливались и поднимались маленькие лифты для подносов с кушаньями, а Рамюэль накалывал на железные стержни, выстроенные на его конторке, белые, голубые и розовые талоны.

В этот час вставал на свой пост в холле дневной швейцар в голубой ливрее, а курьер, ведавший почтой, сортировал ее в своей клетушке. Должно быть, на Елисейских полях светило солнце, но в подвалах «Мажестика» чувствовалось только, как проезжают тяжелые автобусы, сотрясая застекленные перегородки.

В девять часов с минутами (для точности скажем, в девять часов четыре минуты, как это удалось установить) Проспер Донж вышел из кафетерия и уже через несколько секунд был в раздевалке.

— Я забыл в кармане пальто носовой платок, — объяснил он на допросе.

Как бы там ни было, он оказался один в комнате с металлическими шкафами. Открывал ли он свой шкаф? Неизвестно — свидетелей не было. Возможно, что он действительно взял носовой платок.

Шкафов было не сто, а ровно девяносто два, и все они были пронумерованы. Пять последних шкафов стояли пустыми.

Почему Просперу Донжу вздумалось открывать шкаф 89, не имевший хозяина и поэтому не запертый на ключ?

— Машинально… — утверждал он. — Дверца была приотворена… И я, не раздумывая, ее открыл…

А в этом шкафу оказалось мертвое тело, которое втолкнули туда стоймя, и оно там осело. Это был труп женщины лет тридцати, очень белокурой (несомненно, крашеной блондинки), одетой в черное платье из тонкой шерсти.

Проспер Донж не закричал. Весь бледный, он подошел к застекленной клетке Рамюэля и, наклонившись к окошечку, сказал:

— Идите скорее… Посмотрите…

Счетовод пошел с ним.

— Стойте тут, Проспер… Никого не впускайте.

Рамюэль бросился к лестнице, вбежал в холл, увидел швейцара, разговаривавшего с шофером.