В плену у белополяков - [12]

Мы рассмеялись, а Грознов сказал с задором:

— Я теперь и черта в ступе куплю, не только сала!

Он быстро исчез.

Беседа наша тем временем продолжалась. Мы посвятили, конечно, Шалимова в план нашего побега.

Он очень серьезно выслушал нас и сказал:

— Побег надо подготовить как следует. Зря рисковать не нужно. Если поляки поймают, пощады от них не жди никакой. По-моему, Петьке сейчас бежать нельзя, он такой дальней дорога не выдержит.

Скоро польют дожди, почва превратится в рыхлое месиво. Лучше было бы подождать, а тем временем и Петька окрепнет.

В словах Шалимова много спокойной рассудительности.

Говорит он медленно, взвешивая каждое слово, изредка вкрапливая в свою речь блестки природного юмора.

В нем чувствуется крепкая крестьянская сметка, серьезная деловитость и вместе с тем неуловимая мягкость.

Все эти качества заставляют относиться к Шалимову с уважением и доверием.

Шалимов умел в военной обстановке научить бойца ценить классовое лицо Красной армии.

Помню такой случай. Отряд Шалимова после жестокого боя занял деревню. Поляки поспешно отступали. Деревня казалась вымершей. Как только стихли выстрелы, в поле на худой кляче выехал крестьянин и с ним девочка лет десяти. Он не боялся. Его подстегивала работа. Пусть рядом воюют, пусть его поле избороздили окопы — он все же должен пахать. Крестьянин помогал понурой кляче, и трудно было определить, кто тратит больше сил, человек или лошадь.

Высоко в небе показался польский аэроплан. Загремело: одна за другой разорвались две бомбы. Наше зенитное орудие открыло по аэроплану стрельбу. Лошадь начала испуганно шарахаться в стороны, а ее хозяин стал заметно нервничать. Девочка, громко рыдая, крепко вцепилась в отца ручонками, умоляя его вернуться домой.

К ним подошел Шалимов, утешил, как мог, девочку и без лишних слов приступил к работе. Все это происходило на глазах у красноармейцев, которые, будучи в большинстве своем сами крестьянами, умели ценить такого рода поступки больше, чем пламенные выступления многочисленных ораторов на тему о классовой солидарности.

С приходом Шалимова мы стали верить в успех побега, в то, что нам удастся от слов перейти к делу.

Я стал внушать себе, что я заметно поправляюсь; у меня явилось непоколебимое желание быть неразлучным с товарищами в удаче и в беде.

В кредитках Шалимова оказалось много калорий. После продолжительного недоедания хлеб с салом и водой показался нам вкуснейшим блюдом в мире.

— Ничего, ничего, — отечески утешил нас Шалимов, — теперь с месяц будем так питаться.

— Ну, тогда мы непременно животы отрастим, — шутил Грознов.

Мы ежедневно покупали хлеб, иногда и сало.

Помню, как, почувствовав себя впервые здоровым и желая продемонстрировать перед товарищами свои силы, я пробежал довольно быстро несколько метров.

— Ну вот, очень хорошо, — сказал Шалимов. — Еще неделя, и мы сможем тягаля задать.

Начались оживленные совещания, посвященные побегу.

В бараке хмуро, как в собачьей конуре, а мы имеем вид облезлых псов. Небо же чистое, словно умытое, ветерок доносит с полей медвяные запахи. Отсыревшая земля жадно впитывает солнечную ласку; примятая трава заметно желтеет.

В такие минуты сильнее щемит тоска.

Часовой стоит у калитки и немигающим взглядом смотрит вдаль.

Откуда-то появляется облезлый кот и изящным прыжком, без разгона, с места вскакивает на забор.

Пострунок ударяет его прикладом, но кот не убегает; он отскакивает в сторону и продолжает созерцать прозрачную синь. Он щурится на солнце, изящно изгибает спину и тихонько мурлычет. Его отдаленные предки бросались на человека — когти в живот, пасть к горлу… Но сила когтей и зубов потеряна давно. Тигр выродился в мелкую породу, способную лишь гоняться за желторотыми воробьями и мышами.

Недавно мы были сильными. Неужели теперь мы уподобились тому ручному коту? Неужели у нас не хватит сил для борьбы?

Мы с тоской смотрим на зеленеющие просторы, на город до тех пор, пока часовой угрожающе не замахивается на нас прикладом.

«Надо бежать, надо бежать», — думает каждый из нас про себя.

Начальства в лагере почти совсем не видно. Приедет иногда в коляске пан комендант, послушает рапорт, задаст несколько незначущих вопросов и обратно в город.

Наша охрана не испытывала на себе тягот, связанных с несением воинской службы. Дисциплина с каждым днем падала. Все чаще и чаще конвоиры напивались и по ночам дебоширили.

Жаловаться на них представлялось совершенно бессмысленным.

«Пора бежать, нельзя упускать момента!»

Мы назначаем точный срок. Как будто половина дела сделана. Нам не терпится: мы все страшно жаждем действия, смелого, решительного, пусть безрассудного.

И вдруг…

В намеченный нами день утром в бараке появляется унтер-офицер. Раздается команда:

— Собраться с вещами!..

Я вижу, как бледнеет Петровский, вижу растерянное лицо Грознова и чувствую себя особенно неловко. Ведь как-никак, не будь меня, мои товарищи давно бы бежали. Я явился для них помехой.

От них ни одного упрека.

Это причиняет мне нестерпимую боль. Если бы нужно было, я пожертвовал бы своей жизнью для того, чтобы вернуть им возможность бежать. Но уже поздно.

Я кладу за пазуху ножницы, нож и выхожу из барака.