В плену Сахары - [47]

Нахтигаль родился в 1834 году в Эйхштетте вблизи Стендаля; избрал карьеру военного врача, однако отказался от должности по состоянию здоровья и в 1862 году переселился в Северную Африку. Затем появился Рольфе с поручением от прусского правительства. Нахтигаль согласился его выполнить. В феврале 1869 года он отправился в путь. Его маленький караван состоял из шести верблюдов.

«Самый крепкий верблюд, — писал Нахтигаль, — был нагрулсен с одного бока предназначавшимся для владыки Борну обитым красным бархатом тронным креслом с богато позолоченными спинкой и ножками, а с другого — выполненными во весь рост портретами короля Вильгельма, королевы Августы и наследного принца. Груз был не столько тяжел, сколько громоздок и поэтому для животного крайне неудобен. Другой верблюд был нагружен партией огнестрельного оружия и боеприпасами; третий нес остальные подарки: бронзовые часы, золотые карманные часы на цепочке, двойной полевой бинокль, чайный сервиз, несколько отрезов бархата и шелка, фунт настоящего розового масла, четки, браслеты и ожерелья из настоящих кораллов, двенадцать бурнусов из бархата, сукна и тонкую тунисскую шерсть, дюжину тунисских фесок и фисгармонию…».

Было решено добираться до Мурзука — древнего узла пересечения караванных путей — и там сделать длительный привал, во время которого Нахтигаль предполагал заниматься врачебной практикой. В Мурзуке намеревались ждать благоприятных обстоятельств для дальнейшего продвижения на юг. Здесь же Нахтигаль надумал, не теряя времени даром, попытаться проникнуть в нагорье Тибести, известное до сих пор лишь понаслышке. Он нанял «благородного» тиббу в качестве проводника и в июне 1869 года отправился в путь.

«Между нами и первыми населенными речными долинами Тибести, по сообщению нашего проводника Колокоми, была расположена скалистая местность Афафи с превосходным кормом для верблюдов. До ближайшего колодца мы должны дойти не раньше чем через два дня. Однако уже в первый вечер Колокоми посоветовал нам беречь воду. И все же совет был дан слишком поздно, так как мы уже израсходовали больше половины наших запасов. Это было в разгаре лета, когда двухдневное пребывание без воды означало верную смерть. На следующий вечер мы убедились, что горная вершина, на которой мы должны были найти воду, еще находилась от нас на очень далеком расстоянии… К утру 30 июня у нас осталось на десять человек всего полбурдюка воды. Колокоми безуспешно высматривал вожделенную горную вершину… Тогда мы решили оставить наш багаж и осмотреть местность. Каждый получил по стакану воды — весь наш остаток. Мы воспрянули духом, когда увидели вдалеке высохшее речное русло, на верхней границе которого должен был находиться колодец. Однако палящие солнечные лучи, отражаемые темными скалами и светлым песком между ними, вскоре повергли нас в море огня и зноя. Страшная жажда овладела всеми; казалось, будто виски и лоб сжаты железным обручем. Никакого движения воздуха в замкнутой долине; от яркого света и зноя у нас началась резь в глазах; всех охватила страшная слабость».

Когда путешественники, совершенно обессиленные, уже потеряли всякую надежду на спасенье, неожиданно вернулся один из сопровождавших их тиббу и привез… целый бурдюк воды.

Наконец, Нахтигаль и его спутники добрались до поселения тиббу Тао. Оно было почти безлюдным, так как летом тиббу в поисках пищи уходили в долину Бардаи. Находящиеся постоянно на грани голодной смерти, тиббу не были настроены оказывать гостеприимный прием чужестранцу. Напротив, они помышляли о том, как овладеть недоступным для них ценным оружием. Путешественникам не оставалось ничего другого, как спасаться бегством. После страшных мытарств, побросав большую часть оружия, Нахтигаль и его спутники вернулись в оазис Гатрун. «Когда мы наконец подошли к колодцу Мешру, — писал Нахтигаль, — то поняли, что спасены, и я мог снова потешаться над комическим внешним видом нашей маленькой компании. Двое обнаженных слуг с бурдюками за спиной, Мухаммед в длинной рубахе, Бу Заид, чуть ли не падающий под тяжестью своей ноши, которую он из жадности не хотел доверить тайнику в Туммо; сам я, босой, в превратившихся в лохмотья брюках, которые едва прикрывали бедра, закутанный в видавший виды парижский сюртук, задыхался под тяжестью двух винтовок…».

Злоключения Нахтигаля, как и сообщения французского этнографа Жана Шапеля, способствовали формированию наших представлений о народности тиббу. Нахтигаль был первым европейцем, которому удалось довольно близко познакомиться с этим своеобразным народом. Подобно тому как труды Дюверье, идеализировавшего туарегов, определили соответствующее отношение европейцев к этой народности, так и искажающее истину описание Нахтигалем другой народности Сахары вызвало противоположные чувства, и должно было пройти много времени, чтобы это представление изменилось.

В октябре 1869 года Нахтигаль снова побывал в Мурзуке. Здесь он вынужден был провести зиму, так как лишь весной 1870 года представилась возможность совершить поездку на юг. В это время турецкая миссия собиралась посетить Борну, и Нахтигаль присоединился к ней. Путешествие прошло без происшествий. Нахтигаль наблюдал, как в районе Судана пустыня переходит в саванну: «Сразу после Бильмы начинается дюнный ландшафт шириной около ста двадцати километров, составляющий самый трудный участок пути. Он в течение многих дней подвергает жестокому испытанию терпение и выносливость путешественников и еще больше — верблюдов. Цепи холмов из аллювиального песка, достигающие, как правило, в высоту не более пятнадцати метров, чрезвычайно трудно преодолевать из-за крутизны склонов. Потрясающее впечатление, которое производит это безбрежное песчаное море, не уступающее по красоте настоящему морю и даже превосходящее его своим величавым покоем, постепенно сглаживается и в конце концов совершенно сводится на нет жестокой борьбой, которую вынужден вести человек с природой. Уже внутри дюнного пояса можно обнаружить следы перехода в другие пояса. Сравнительно щедрая растительность в маленьких оазисах, оживленное щебетание и возня птиц, многочисленные следы газелей и довольно крупных антилоп позволяют предположить, что поблизости расположены плодородные места. Вначале удавалось встретить растительность лишь в низинах между возвышенностями, однако южнее оазиса Диббела начинается беспрерывный растительный покров. Если прежде над нами стояло совершенно безоблачное небо, то здесь во второй половине дня его затягивают кучевые облака. Наши лица и тела покрываются потом, тогда как в центре пустыни кожа у нас оставалась совершенно сухой. В направлении к оазису Агадем вся местность изобилует травами и животными. То и дело можно было любоваться пасущимися антилопами…».