В Plaz’e только девушки - [10]

Их бунгало было неподалеку от моего – через небольшой переход. В домике четыре номера – два наверху и два внизу. Ерема поселился наверху, Паша – внизу. Ребята стали раскладывать вещи, а я поспешила к себе и сразу включила телевизор. Разрушенные гостиницы, горящие магазины, кровь на мостовой, тысячи вопящих людей на улицах – передавали прямой репортаж о теракте в Мумбае. Жуть… Боевиков уже обезвредили, и расторопные смуглые работяги разбирали завалы. «Не скоро доберется до меня слесарь… – прикинула я. – Какое счастье, что встретила Ерему, а то загнулась бы в этой Incredible India.

Интересно, кто же этот Павел?»

Павел Пышкин решил стать рабом два года назад. В сущности, все мы чьи-то рабы, просто многие об этом предпочитают не думать. Павел окончил столичный литературный институт и вернулся в свой маленький городок. Неважно, как он назывался. Маленький городок – это уже определение. С Пашиным дипломом работы здесь было… непочатый край. Можно устроиться в школу преподавать не читающим оболтусам литературу. Можно – в библиотеку, выдавать пенсионеркам любовные романы. Можно в районную газету «Свисток» – свистеть о прорыве водопровода и падеже сосулек. Далее везде – от дворника до санитара в городском морге. Нельзя было только одного – издаваться. В городе своего издательства не было. Да если бы и было, вряд ли кто-то оценил бы его креативные романы. А писать хотелось. Писать хотелось всегда, сколько он себя помнил. Первые стихи в семь лет, первые рассказы – в четырнадцать, первые публикации в районке – в шестнадцать. Он получал призы на городских литературных конкурсах, занимался в литобъединении, которым руководил местный поэт-народник. Отслужив в армии, Павел наконец-то поступил в литинститут, где встречаются и самобытные таланты как пример неподкупности вуза.

Паше не удалось «зацепиться» в Москве. Спесивые столичные барышни не слишком жаловали провинциалов. Пришлось возвращаться в свой маленький городок. И Павел вернулся. Но они не узнали друг друга, он и город. Городок смотрел настороженно и враждебно – ишь, епть… «москвич» объявился. У городка был стойкий комплекс неполноценности, не поддающийся коррекции. Закадычные друзья куда-то пропали. Нет, большинство из них по-прежнему жили здесь, но они казались почти незнакомыми. Кто-то сел, кто-то спился, кто-то обзавелся семейством. В городке торжественно называли жен супругами. Не от большого уважения к женскому полу, а просто потому, что слово было пышное, как сами дебелые горожанки.

Вскоре мать умерла. Павел так и не понял отчего. И местные врачи не поняли. Да она и не лечилась особо, считая это бесполезным. В этом она была права: захолустная медицина – нищая и бессильная. Павел похоронил мать на маленьком заросшем кладбище и стал думать, как скоротать время до своей мирной кончины. А то, что долго он здесь не протянет, стало ясно сразу.

Хотелось в Москву. Так хотелось, как бабу в юности, – до дрожи. Продать, что ли, свою «двушку» в блочной хрущевке? Но он знал, что в Москве на эти деньги можно купить разве что сортир. Он был согласен и на сортир, но сортиры отдельно от квартир не продавались. Снять комнату в столице? На какие шиши?

На всякий случай он отправил в московские издательства два своих романа. Ответа не получил. Можно было, конечно, думать, что редактор просто онемел от восторга. Но Паша не обольщался. Еще обретаясь в институте, он как-то ткнулся со своим творением в одну издательскую контору. Строгая пожилая женщина-редактор, мельком глянув на первую страницу рукописи, спросила:

– А вы псевдоним не хотите взять, молодой человек?

– Зачем? – не понял Паша, мечтавший прославить именно свою фамилию.

– Боюсь, автор по фамилии Пышкин не пойдет, – вынесла редактор свой вердикт.

– А Пушкин? – взъерошился Павел. – Разница – всего одна буква.

– Вы какого Пушкина имеете в виду?

– Как какого?! – воззрился он на нее. – Александра Сергеевича.

– Маша, – обратилась редактор к девице за соседним столом, – ты Александра Сергеевича Пушкина знаешь?

– Классика, что ль? – не поднимая головы от рукописи, уточнила Маша.

– А вот… – женщина глянула на титульный лист Пашиного манускрипта, – …Пышкина?

– Ктой-то такой?

– Вам, молодой человек, разница понятна? В одну букву.

– А если я тоже гений?

Паша даже вспотел от собственной наглости.

– Это вообще не к нам, – спокойно сказала старая ехидна, – гении не требуются.

– А кому они требуются? – уже все поняв, не унимался Паша.

– Никому, – пожала она плечами. – Гении, молодой человек, нужны потомкам. Современникам они мешают спокойно жить. Вспомните хоть одного гения, которого бы чтили при жизни.

Паша старался припомнить. Но, как ни странно, издательская выдра была права – над ревностью Пушкина смеялось все светское общество, ершистого Лермонтова избегали, неистовый Добролюбов умер в нищете, а пророческий Булгаков вообще был под запретом.

– Вот то-то… – подвела итог его размышлениям редакторша. – Возможно, потомки вас оценят и через сто лет в Москве появится площадь Пышкина. Присматривайте пока место для памятника, юноша.

– Но других-то вы печатаете, – неожиданно для себя заканючил он, указав на яркие обложки с изображением пистолетов, кастетов и клюквенной крови.