V. - [159]

Целый час, пока не наступил вечер, он бродил по кухне среди залежей неодушевленных продуктов питания и одушевлял некоторые кусочки, переводя их в себя. Вскоре стало темно, в доме напротив вспыхнул свет, затеплив поджаристую корочку мяса и кожуру фруктов мягкими отблесками. Начался дождь. Профейн ушел.

Родители поймут, что он заходил.

Профейн, у которого ночи стали свободными, решил, что теперь может без особого риска позволить себе чаще бывать в «Ржавой ложке» и «Раскидистом тисе».

– Бен, – кричала Рэйчел, – меня это унижает. – С той ночи, как его уволили из Ассоциации антропологических исследований, он только и делал, что пытался ее унизить. – Почему ты не хочешь, чтобы я нашла тебе работу? Сейчас сентябрь, студенты валят из города толпами, лучшего времени для работы по найму просто не бывает.

– Считай, что у меня отпуск, – отвечал Профейн. Впрочем, какой отпуск, когда у тебя двое подопечных.

Никто и не заметил, как Профейн стал полноправным членом Шальной Братвы. Под руководством Харизмы и Фу он учился употреблять имена собственные, не напиваться до потери сознания, сохранять невозмутимое выражение лица, а также курить марихуану.

– Рэйчел, – признался он через неделю, – я курил травку.

– Пошел вон отсюда.

– Что?

– Ты превращаешься в марионетку.

– Тебе не интересно, на что это похоже?

– Я и сама курила травку. Дурацкое занятие, вроде мастурбации. Если ты от этого балдеешь – прекрасно. Но без меня.

– Это было всего один раз. Попробовал ради интереса.

– Когда-нибудь я все равно это скажу: Братва не живет, а использует жизненный опыт других. Ничего не создает, а лишь болтает о творцах. Варезе, Ионеско, де Кунинг, Витгенштейн [254] – блевать хочется. Братва сама себя высмеивает и даже не замечает этого. А журнал «Тайм» все это заглатывает и принимает всерьез.

– Тем больше веселья.

– И тем меньше в тебе человеческого.

Но Профейн все еще был под кайфом, и ему так захорошело, что он не смог спорить. И прочь ушел к Харизме и Фу на поезде кататься.

Рэйчел заперлась в ванной с портативным приемником и позволила себе порыдать. Кто-то пел стандартную песенку, сетуя, что мы всегда причиняем боль тем, кого любим, хотя их вообще обижать не следует. Верно, подумала Рэйчел, но разве Бенни меня любит? Это я его люблю. Кажется. Хотя и не знаю, что в нем нашла. И она зарыдала еще пуще.

В час ночи она появилась в «Ржавой ложке» – черное платье, волосы распущены, никакой косметики, кроме грустных енотово-темных обводов туши вокруг глаз, – ни дать ни взять одна из постоянно толкущихся в баре женщин, девчонок – словом, шлюшек.

– Бенни, – сказала она. – Извини. А чуть позже:

– Не бойся меня обидеть. Только приходи домой, ко мне, в постель…

И еще позже у нее в квартире, глядя в стену:

– Тебе даже не обязательно спать со мной. Просто притворись, что ты меня любишь.

Настроение у Профейна от всего этого не улучшалось. Но в «Ржавую ложку» он ходить не перестал.

Как-то вечером они со Стенсилом напились в «Раскидистом тисе».

– Стенсил уезжает из страны, – сообщил Стенсил. Ему вдруг захотелось поболтать.

– Я бы тоже хотел уехать из страны.

Молодой Стенсил, способный последователь Макиавелли. Вскоре Профейн уже рассказывал ему о своих проблемах с женщинами.

– Не понимаю, чего хочет Паола. Ты знаешь се лучше меня. Как по-твоему, что ей нужно?

Вопрос поставил Стенсила в затруднительное положение.

– А разве вы с ней… – увильнул он. – Как говорится…

– Нет, – ответил Профейн. – Нет, нет.

Но следующим вечером Стенсил снова появился в баре.

– По правде говоря, – честно признался он, – Стен-сил ее ни в чем убедить не может. А вот ты можешь.

– Не болтай, – сказал Профейн. – Пей. Через пару часов оба здорово нализались.

– А ты не думал о том, чтобы поехать с ними? – поинтересовался Стенсил.

– Я там уже был. Чего ради мне туда возвращаться?

– Но, наверное, Валлетта тебя – хоть чем-нибудь – привлекает? Пробуждает воспоминания об испытанных там чувствах?

– Я ходил в бар на Кишке [255] и надирался там, как все прочие. Был так пьян, что ничего не чувствовал.

Стенсилу от этого стало легче. Валлетты он боялся до смерти. Ему было бы спокойнее, если бы в этом долгом путешествии его сопровождал Профейн или кто-нибудь еще, чтобы а) присматривать за Паолой, б) не оставлять Стенсила в одиночестве.

Стыдись, сказала совесть. Старик Сидней поехал туда без единого козыря на руках. Один.

И чем это кончилось, подумал Стенсил, вздрогнув и криво ухмыльнувшись.

– Где ты живешь, Профейн? – перешел он в наступление.

– Да где придется.

– То есть корней нет. Как и у прочих. Любой из вашей Братвы мог бы хоть завтра собраться и рвануть хоть на Мальту, хоть на Луну. Спроси их почему, они ответят: а почему бы и нет.

– Все равно Валлетта мне до лампочки. – Хотя в этих разбомбленных зданиях, в разбитых желтоватых кирпичах и в бьющей ключом жизни Королевской дороги что-то, конечно, было. Как там называла Паола этот остров? Колыбель жизни.

– Всегда мечтал, чтобы меня похоронили в пучине морской, – сказал Профейн.

Если бы Стенсил сумел выстроить правильную ассоциативную цепочку, ему бы отлилось сердечной благосклонности полной ложкой. Но они с Паолой никогда не говорили о Профейне. Кто такой вообще был этот Профейн?