В паутине дней - [26]

– Не обращай внимания, Руперт, – твоя мама сегодня не в себе, – и Руперт, обратив прищуренный, вопросительный взгляд на измученное лицо перед ним, вырывался из ее рук с криком: "Пусти меня, мама, пусти!"

Каждый день на рассвете я собирала работников и раздавала им задания, а когда они отправлялись на хлопковые и рисовые поля, я шла проверить, сделана ли вчерашняя работа. И каждое утро – или это казалось мне – я обнаруживала следы небрежности и лени. Карликовые пальмы были выкорчеваны, но свалены там же, где упали, хлопковое поле было обожжено лишь наполовину, хотя у Сея и Боя было времени достаточно для того, чтобы проделать эту работу дважды. И что больше всего меня возмущало, так это учтивое невинное выражение лиц, с которым они все выслушивали мои упреки.

Мне же они надоедали бесконечными жалобами на болезни и страдания, которые им причиняет работа, причем у каждого была своя болячка, и это являлось серьезной причиной для отказа от работы. Маум Люси страдала от болей в спине и по многу дней едва ползала по кухне, согнувшись чуть не пополам. Марго умирала от головной боли и носила на голове повязку, чтобы ее утихомирить. У Вина болели ноги. Он " 'сегда мучился нагами", а Сей и Бой, здоровые мускулистые парни, хватались за животы и тяжко стонали, как только им приходило в голову побездельничать. Тем не менее каждую субботу все они являлись в контору, которую я временно устроила в крошечной кладовке, за своим жалованьем, несмотря на то, что по болезни лодырничали не один день.

И все же дела продвигались. И когда наступил декабрь – теплый и влажный, больше похожий на апрель, – хлопковые поля были обожжены и очищены Сеем и Боем, и они приступили к очистке каналов на рисовых топях. У забора в лесу высились кипы заготовленных дров, а полки в летнем домике Марго заставила бочонками с диким медом. В кладовках у Маум Люси рядами выстроились банки яблочного и черносмородинового джема, и изготовленные Марго ароматные лавровишневые свечи были аккуратно сложены стопками рядом с кусками мыла из щелока, которое мы варили в железных котлах во дворе.

Даже их суеверия – подлинные или притворные – становились препятствием в работе. "Плохая луна" запросто могла помешать выполнению очередного задания. Жуткий крик совы означал возможную смерть, если раздавался около дома в сумерках; а когда у Маум Люси подгорал хлеб, виною этому была не ее беспечность, а какой-то враг, который "наколдовал на нее".

Я знала, что эти колдовские поверья были привезены в Америку африканскими жителями. И хотя я с легкостью отмахивалась от мрачных историй, которые рассказывала Маум Люси, я знала, что и она, и остальные негры верят в них. И когда я заставала ее за приготовлением таинственных снадобий на кухонном очаге и ехидно спрашивала, кого она собирается заколдовать на этот раз, она встречала мой взгляд холодным как лед взором и отвечала, что это лекарства, приготовленные из трав и растений, которыми она снабжала дом. Вот это, говорила она, указывая костлявым пальцем, лечит от простуд и лихорадок – отвар из древесного гриба и сассафраса; а это останавливает кровь из носу, а если вот этот порошок носить в мешочке на шее, то он убережет от кровавого поноса.

От Вина я узнала, что скорпион с красной головкой, который лежит в болотных зарослях, умеет лаять как собака. (Правда, он признался, когда я поднажала, что сам ни разу не слышал этого лая.) Еще он поведал мне, что ящерицы, снующие по саду, живут в старых пнях. Он даже называл их по именам – тех, у которых оранжевый хвост, и другие виды. Однажды он позвал меня посмотреть на хамелеона в зеленой, как листва, шкурке с белым поясом и объяснил, что в брачный период он подползает к самке и почтительно кланяется, а горло его раздувается и становится ярко-розовым.

– Показывает, какой молодец, – заключил он.

От Вина же я узнала о "жутком часе" – тот мрачный час на рассвете, когда появляются привидения. Это случается, добавил он, когда женщина в белом одеянии бродит по Мэри-де-Вандер, заламывая прозрачные руки. А когда я спросила, что за глупость ходить по трясине, он посмотрел на меня изумленными моей дерзостью глазами и рассказал, что это была "маладая мистис" и как старый муж выгнал ее в страшную грозу. И с тех самых пор, если она появляется над Мэри-де-Вандер, ломая себе руки, это значит, что кто-то утонул.

Не знаю, эта ли история навеяла на меня мысли о Лорели Ле Гранд, но я опять вспомнила о просьбе Руа быть с ней поласковее. И вот как-то вечером, когда Сент-Клера не было дома, я, уложив Руперта спать, остановилась у ее двери и постучала.

Когда я вошла, она сидела перед камином – уже почти погасшим – неподвижно, глядя на его тлеющие красные огоньки. Она обратила ко мне огромные карие глаза:

– Да, мисс Сноу?

– Если вы еще не спите, я подумала, что могла бы посидеть и поболтать с вами немного, миссис Ле Гранд.

Она беспокойно зашевелилась в кресле.

– Да, конечно. Присаживайтесь, мисс Сноу. Это сюрприз для меня.

– Я часто хотела заглянуть к вам, но не была уверена, понравится ли это вам, – колебалась я.

Она поспешно перебила меня: